Здоровяк, не говоря ни слова, снял с печи бессознательное тело хозяина, и мы уложили на лежанку женщин.
Теперь можно было хотя бы отдышаться.
— Господа, мне тоже холодно! Почему никто не думает обо мне! — послышался возмущенный голос Похлебкина.
В горнице наступила полная тишина. Лично моя чаша терпения в тот момент оказалась переполненной. Каюсь, я поступил если и не подло, то, несомненно, неоправданно жестоко. Взял бедного губернского секретаря за шиворот, приподнял сзади за штаны и вышвырнул из теплой комнаты на улицу. Когда же бедняга, не успев определить вектора притяжения земли, шлепнулся на живот посередине двора, добил его словом:
— Если я еще услышу твой голос, то оторву голову.
После чего, чтобы не выпускать из избы тепло, плотно прикрыл дверь. Никто из присутствующих даже ухом не повел, как будто ничего особенного не случилось. Только здоровяк, спустя несколько минут, как бы невзначай, неизвестно по какому поводу, заметил:
— Трудно, наверное, жить с плохим пищеварением.
Ему никто не возразил, а я, взяв, наконец, себя в руки, обратился ко всем присутствующим:
— Мы с Ефимом сегодня подслушали разговор владельца имения с его приближенными. Завтрашней ночью на хутор будет совершено нападение. После того, что там случилось сегодня вечером, оно просто неминуемо. Силы у Моргуна несоизмеримы с нашими. Наше преимущество в том, что мы обороняемся и знаем намеренье противника. Тем не менее, никаких гарантий того, что нам удастся отбиться, нет. Пусть каждый сам определится, как ему поступать.
Я кончил говорить, и в комнате наступила тишина, были слышны лишь тяжелые шаги нашего бессменного часового Истомина.
— Мне податься некуда, я остаюсь с вами, — первым сказал Иван.
— Мне есть куда податься, но я, пожалуй, тоже останусь, — задумчиво сказал здоровяк. — Мне очень интересно узнать, кто меня опоил и зачем меня посадили, как собаку, на цепь.
— Я тоже остаюсь, — подал свой голос парикмахер
— Теперь нужно решить, что делать с ним, — я кивнул на дверь, за которой скулил губернский секретарь. — Толку от него никакого, а головной боли...
— Давайте дадим ему лошадь, и пусть едет, куда хочет, — вмешался в разговор самый молодой участник совета, Ефим.
— Эй, ты, чинуша, — крикнул я, — можешь войти!
Дверь тотчас заскрипела, и в комнату бочком протиснулся Похлебкин. На него было жалко смотреть. Изорванный вицмундир теперь был еще мокр и перепачкан грязью и конским навозом. Он близоруко щурился, часто моргал глазками и всем видом демонстрировал робость и покорность.
— Что прикажите-с? — угодливо проговорил он, не осмеливаясь отойти от порога.
Эта метаморфоза так удивила присутствующих, что никто ничего не сказал, просто смотрели во все глаза.
— Вы хотели идти жаловаться в полицию? — спросил я.
— Никак нет-с, это я так просто-с, какие у нас жалобы-с. Премного вам за все благодарны, — скороговоркой говорил он, преданно заглядывая мне в глаза.
— Не на меня жаловаться, а на помещика, что вас незаконно задержал, — откорректировал я его неосуществленные претензии.
— Это тоже пустяк-с, — ответил он.
— Что значит пустяк? Вы знаете, почему вас захватили?
— Никак нет-с.
— Я тоже, между прочим, не знаю, — вмешался в разговор здоровяк.
— Это я могу вам объяснить, — пообещал я. — Вот Екатерину Дмитриевну, которую вы сюда везли, захватили как владелицу большого состояния. На ней насильно женился помещик Моргун и заставил написать завещание в свою пользу. После чего собирался убить, чтобы захватить ее капитал. Думаю, что и вы не бедный человек...
Здоровяк внимательно выслушал мое пространное объяснение, почесал затылок и усмехнулся:
— Так вот оно, оказывается, что делается ныне в державе! Капиталец, вы правы, у меня кое-какой имеется. Коли так, позвольте представиться, купец первой гильдии Родион Посников, торгуем лесом и зерном.
— Теперь вы, Похлебкин. Какой интерес мог вызвать у разбойников мелкий чиновник почтового департамента? У вас много денег?
— У меня! — в самом прямом смысле вскричал губернский секретарь. — Господь с вам, господин Алексей Григорьевич, простите, не знаю вашего звания-с, какие у меня деньги! У меня жалованье то тридцать два рублика-с сорок копеек в месяц! Поверите, сам голодаю, и детки малые голодают! На молочко младенцам не имею-с. Верой и правдой служу царю и отечеству, и что?! Мизер-с!
Чем дольше и убедительнее говорил Похлебкин, тем меньше хотелось ему верить. Причем не только мне. Все слушатели как-то двусмысленно начали отводить от него взгляды.
— Вы уверены, что тыщенок двести-триста у вас не завалилось за подкладку? — ласково поинтересовался купец.
— Господи! Да о чем вы говорите, господа? Я червь, я плевок! Я грязь под ногами! Да если бы у меня
