вспомнить.
Решив, что ее согласие не причинит большого вреда, Джослин сказала:
— Домашнее печенье. Много рождественского печенья.
— Обязательно! — поддержал ее Лукас. — Я голосую за шоколадные стружки.
— И сахарное печенье, — включилась в игру Джослин.
— Давай придумаем что-нибудь связанное с нашим происхождением. Откуда родом твоя семья? — с нескрываемым любопытством спросил Лукас.
— Моя мать полька. А кто мой отец, я не имею ни малейшего представления.
— Где она сейчас?
— Она умерла, когда мне было тринадцать лет. Ее любимым лекарством был алкоголь.
— Наши дети будут более счастливыми, — утешил он Джослин.
У нее перехватило дыхание от пьянящей мысли иметь детей от Лукаса: мальчика с его глазами и, может быть, девочку, у которой будут такие же великолепные волосы, как у него.
— Сколько детей мы собираемся завести? — продолжал он.
— Сколько? — Его слова захватили Джослин врасплох.
— Разве ты не хочешь иметь детей? — упорствовал Лукас.
— Конечно, хочу!
— Я тоже, — неуверенно признался Лукас, а затем убежденно добавил: — Ровно полдюжины, я думаю.
— Одумайся! — воскликнула Джослин.
— Ты же сказала, что любишь детей!
— Да, сказала. Но мне не нужна целая орда! Я хочу иметь двоих, чтобы мне хватало времени на их воспитание.
— Ну, ради двоих едва ли стоит начинать! — возразил Лукас.
— Мне кажется, что это сказывается твоя травма, — пришла к выводу Джослин, — потому что ты раньше никогда не говорил о том, что мечтаешь о таком количестве детей.
— Может быть, травма позволила проявиться моим мыслям, — задумчиво произнес Лукас.
Очень может быть, молча согласилась Джослин.
— Давай обсудим это, когда к тебе вернется память, — предложила она.
— Хорошо, — неохотно согласился Лукас. Почему-то у него было такое чувство, что ему нужно приручить Джослин, как потерявшегося олененка.
Она осторожно подъехала к дому и остановилась у входной двери.
Общими усилиями они быстро разгрузили машину. Раскладывать покупки оказалось труднее. Наконец Джослин просто распахнула дверцы всех шкафчиков и начала засовывать в них припасы, пообещав себе, что завтра, когда отдохнет, она наведет в кухне порядок.
— Ты голодна? — спросил Лукас.
— Нет. — Встревожившись странной ноткой в его голосе, Джослин внимательно посмотрела на него.
Лукас побледнел и плотно сжал губы, как будто пытаясь преодолеть сильную боль.
— Тогда я подрумяню немного зефира на огне, если только мне удастся разжечь его, — сказал он.
— У тебя болит голова, да?
— Немного. Не волнуйся.
— Может быть, ты сначала примешь лекарство, а потом мы вместе займемся зефиром? — предложила Джослин.
— Не хочу я принимать эту дрянь!
— Но если ты не сделаешь этого, то ты проведешь бессонную ночь, тебя будут мучить кошмары, и завтра ты почувствуешь себя уставшим и не выспавшимся. Кроме того, если ты будешь плохо спать, выздоровление затянется.
— Мне бы не хотелось нарушать твой сон, — признался Лукас. На самом деле он не хотел делать ничего такого, что могло бы дать Джослин повод не делить с ним постель. Если ему нельзя заниматься с ней любовью, то он может хотя бы обнимать ее. Одна мысль, что она, уютно свернувшись калачиком, лежит рядом с ним, заставляла его согласиться на все что угодно, включая чересчур консервативный взгляд врача на медицину.
Нарушать ее сон? Слова Лукаса растревожили ее. Неужели он ожидает, что они будут спать в одной кровати? Но почему он не должен так думать? — ответила Джослин на свой вопрос. Она сказала Лукасу, что они женаты. Он согласился, что из-за его болезни они не могут заниматься любовью. Какой может быть вред, если она ляжет в его постель?
Ты хочешь всего или согласна довольствоваться малым? — спросила себя Джослин. Хочу всего и согласна довольствоваться малым таков был ее честный ответ.
— Я приму лекарство, — сказал Лукас. — Где оно?
— В моей сумке. Но может быть, тебе лучше подождать, пока мы не закончим с зефиром? Я даже думать не хочу о том, что может случиться, если у тебя закружится голова у открытого огня!
— Вот видишь! Я же сказал тебе, что эта дрянь опасна, — пробормотал Лукас.
— Любое лекарство, включая добрый старый аспирин, опасно, если к нему относиться безответственно, — возразила Джослин.
Она взяла большой пакет и пошла за Лукасом в гостиную. Поставив пакет на каминную полку, вынула лекарство из сумки и положила его на край стола около кушетки, чтобы напомнить о нем Лукасу. Без ее напоминания он с удовольствием забудет принять его.
Ее взгляд задержался на его напряженном лице. Он осторожно раздувал угли в камине, пытаясь оживить угасший огонь.
— Ну вот, — с удовлетворением сказал Лукас, глядя на вспыхнувший огонь. — Давай зефир.
Джослин открыла пакет и, надев один зефир на вилку, протянула ее Лукасу.
Он осторожно поднес ее к огню и слегка вздрогнул, когда зефир вспыхнул, быстро почернел и свалился с вилки в огонь.
— Гмм, — произнесла Джослин. — Кажется, надо глубже насаживать его. Хорошо, что мы купили большой пакет!
Взяв второй шарик, она нанизала его на вилку и подала Лукасу. Он осторожно протянул ее к огню, внимательно следя, чтобы зефир не вспыхнул.
— Тебе нравится зефир? — спросил он.
— Так как я никогда не ела подрумяненный зефир, я отношусь к нему без каких-либо предубеждений.
Лукас бросил на нее косой взгляд и проворчал:
— У тебя всегда такой подход ко всему новому?
При виде лукавого огонька в его глазах у Джослин перехватило дыхание. У нее не было ни малейшего сомнения, что разговор незаметно перейдет от зефира к чему-то гораздо более соблазнительному. И опасному.
— Проклятье! — Его возглас прервал ход ее мыслей, и Джослин была очень рада отвлечься от мучительных раздумий.
— В чем дело?
Лукас энергично задул пламя на вспыхнувшем зефире, критически осмотрел обуглившуюся поверхность и, наконец, сказал:
— Хочешь попробовать?
— Ладно, я не прочь.
— Осторожно, — предостерег ее Лукас, вручая ей вилку. — Внутри он очень горячий.
Джослин осторожно откусила кусочек.
— Мне нравится, — одобрила она. — Хрустящий на зубах уголь придает пикантный вкус.
— Хочешь еще? — предложил Лукас.
