— Почему?
— Я здесь уже восемь месяцев, и они до сих пор не знают, что со мной.
— Да?
— Честное слово. Меня осмотрели практически все флотские врачи. — Гиберт пожал плечами. — Ничего не могут понять.
— Ты заразный? — внезапно спросил он.
— Не-е, об этом не беспокойся. Вначале они тоже так думали, а сейчас уже нет. Держали меня в боксе три месяца. Считали, что я разношу какую-то страшную болезнь. Но нет. Они просто не понимают, что у меня.
— Правда? — спросил он, заинтересовавшись.
— Да, — печально сказал Гиберт. — У меня все время температура. 101–102. Выше не поднимается. Но держится постоянно, день и ночь. Такая температура может довести человека, а?
— Могу себе представить. И ты здесь уже восемь месяцев?
— Восемь месяцев и шесть дней, если быть точным. Врачи думают, меня какой-нибудь жук или еще что-нибудь там укусил. До этого я был на Тихоокеанском, на 'Коралл Си'. Они думают, меня укусил какой нибудь редкий тропический жук. У меня болезнь, неизвестная медицине. Этим гордиться можно.
— И никто больше этим не болеет?
Гиберт покачал головой, немного с гордостью, немного с благоговением.
— Во всяком случае, они не знают. Сперва они думали, я прикидываюсь. Симулирую. Но они не могли не обращать внимания на показания термометра. Каждый день, черт возьми. 101–102. — Гиберт печально покачал головой. — Видать, мне в больнице всю оставшуюся жизнь провести придется. Если они узнают, что со мной, то тогда уж справятся и с раком, и с насморком.
— Здесь, наверное, не очень плохо?
— Совсем неплохо. Много хороших парней, а некоторые сестры так прямо куколки. Одна особенно симпатичная на этом этаже, подожди, увидишь. У нас их четверо, но эта — настоящий персик.
— Да? — спросил он, снова заинтересовавшись.
— Да, сам увидишь.
— У нас здесь больной, Гиберт, — раздался из дверей голос.
Он повернул голову. Санитар снова вернулся.
— О, извини. Я не подумал об этом, Грег.
— Да, он очень болен, — сказал санитар. — Очень, очень болен.
— Тогда я пойду, Гpeг.
— Я думаю, так будет лучше, — ответил Грег.
— Рад был познакомиться с тобой, приятель, — сказал Гиберт.
— Взаимно, — бросил он.
Грег посмотрел на него и широко улыбнулся.
— Тебе лучше отдохнуть. Утром придет врач.
Он улыбнулся Грегу.
— Конечно, — сказал он. И подумал: и сестры. Сестры тоже.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Она стояла в своей комнате перед зеркалом во весь рост, боясь разбудить подругу и пока не собираясь ложиться спать.
Она смотрелась в зеркало так, как будто видела свое отражение впервые. Она чувствовала себя довольно по-идиотски из-за этого ощущения, которое росло внутри нее.
Никогда раньше она не встречала никого, похожего на Чака Мастерса, никогда в своей жизни.
Она родилась на ферме в Миннесоте, обычная фермерская дочь. Единственное только, что ее отец был суровым богобоязненным человеком, который бы не подпустил моряка к своей ферме на четыре мили. Она до сих пор помнила пшеничные поля, тонкие колоски, покачивающиеся на утреннем ветру, голубизну неба и сияние солнца над головой. Девочкой она любила гулять в полях, где колеблющиеся золотые стебли скрывали ее с головой.
Она была замкнутым, необщительным ребенком, Джейн Дворак. Она любила домашних животных и книжки про них. Ее никогда особо не интересовали мальчики. На соседней ферме жил хороший мальчишка по имени Свен. Он часто приезжал вместе со своим отцом. Он скатывался с повозки, и они вместе бегали босиком по полям, залитым солнцем. Тогда они были еще совсем детьми, и она не понимала разницы между мальчиками и девочками.
Когда ей исполнилось двенадцать и у нее начала расти грудь, мать объяснила ей, что с ней происходит. Она до сих пор хорошо помнила мать с золотистыми, как пшеница, волосами и голубыми, как небо, глазами. Ее мать была очень мягкой женщиной, терпеливо сносившей резкость отца. Она до сих пор помнила то огромное чувство утраты, которое она испытала, когда мать умерла. Они похоронили ее в плодородной земле Миннесоты, она тихо плакала, ее сердце навсегда осталось с женщиной, которая была ей самым лучшим другом.
У нее было три брата и ни одной сестры. После смерти матери ей не с кем стало советоваться. Свен все так же продолжал приезжать с отцом, но он уже воспринимал ее как девушку. Когда он спрыгивал с повозки, он стоял некоторое время, ничего не говоря и по-дурацки ковыряя землю большим пальцем.
Она предпочитала Свену свои книги.
Она перешла в старшие классы и считалась уравновешенной, прилежной девочкой. Ей предложили вступить в женскую организацию, но она отказалась. Ее часто приглашали на свидания, но она редко принимала приглашения, хотя мальчишки никогда не переставали делать это. В том, как она держала себя со спокойным достоинством, было что-то удивительно привлекательное.
Если бы она захотела, она стала бы звездой школы, но она не хотела.
Ее мать умерла от рака, и у Джейн навсегда осталось ощущение жестокой несправедливости этой смерти. Ей хотелось заняться чем нибудь полезным. Ее отец был небогат, и она оставила всякую надежду стать врачом. Но работа медсестры была тоже достойной профессией. Она поговорила с наставником в школе, который и посоветовал ей пойти на флот после окончания школы.
Она была хорошей студенткой, и она стала хорошей медсестрой, очень уважаемой в госпитале.
Эта история с Чаком… она не заблуждалась на его счет. Он был первым мужчиной, который действительно заинтересовал ее. Но она спрашивала себя, действительно ли она любит его или переживает те чувства, которые должна была испытать, когда ей было пятнадцать.
Она снова взглянула на себя в зеркало и начала раздеваться. Сняла китель и пилотку.
Он не был красавцем. Она встречала мужчин и покрасивее, но все они оставили ее равнодушной. Он не был ни умнее, ни искреннее, ни надежнее, ничуть не лучше других, уж если на то пошло. Короче говоря, он просто привлекал ее.
Она сняла блузку и юбку и в одном лифчике и трусиках снова подошла к зеркалу.
Ей казалось, что она была привлекательной женщиной. Ее грудь была не хуже других, что она видела — а она их повидала достаточно с тех пор, как начала работать медсестрой. И если бы она немного поправилась, ее фигура была бы очень даже ничего. Во всяком случае, Чаку, похоже, она нравилась. Или она так вообразила себе.
Вот в этом и была опасность: девушка может позволить своей фантазии увлечь ее. Она встречала множество мужчин на флоте, и похоже, что для каждого из них ее белый халат был символом доступности или, во всяком случае, намекал на это. Она никак не могла этого понять. Она, конечно, слышала истории о женщинах-военнослужащих и о медсестрах, но форма необязательно делала из ее обладательницы гулящую женщину. Она могла побиться об заклад, что форма не имела к этому никакого отношения. Эти девушки, несомненно, вели бы себя точно так же и на гражданке. Клер, например. Хотя о Клер не надо больше думать, упокой господи ее душу.
