Идеальный партнёр

 Можно прожить всю жизнь и не узнать.
 Нет, пройти мимо невозможно.
 Можно было просто никогда не пройти.
 Не пройти мимо, не встретить.
 Он проснулся уже полным сил.
 Он хотел её ещё во сне.
 Он открыл глаза и погрузил их в её зелёный огонь.
 Они ни о чём не говорили.
 Их рты были заняты более важной задачей,
 которая была им назначена от века
 и которую они выполняли задолго до того,
 как люди вообще научились говорить.
 У ртов была совсем другая забота.
 Нужно было изучить так много!
 Столько нежных ложбинок и холмов поцеловать!
 Два упругих маленьких вулкана с выпуклыми, крепкими сосками.
 Лес её медовых волос, нежно завивающихся
 и слегка вспотевших во сне на затылке.
 Ах, его рту было столько заботы!
 Но и её не остался без дел.
 Он прикусывал его плечи.
 Одними губами нашёл в густой чаще на груди его маленькие розовые соски.
 Играл с ними, то дразня языком, то присасываясь
 и вызывая длинную искру от диафрагмы до самого паха.
 Он спустился и туда. И попробовал всё
 в своём неуёмном первобытном любопытстве.
 Ах, её рту было столько заботы!
 Они перестали быть русской и немцем.
 Они были первыми людьми на маленькой планете,
 увитой древним плющом и несущейся между прошлым и будущим
 по сияющей нити начавшегося сентября.
 В миллионнолетнем лесу с его влажным дыханием,
 призывно шелестящим дождём и томными,
 уносящими в бесконечность запахами.
 Его запах. Она вдыхала и вдыхала его.
 Её запах. Он вдыхал и вдыхал его.
 И весь трепетал её трепетом.
 Его язык всё умел. Он всё знал,
 хоть хозяин даже не подозревал об этом.
 Он умел это уже миллионы лет
 и сейчас только отдал своё знание.
 И она приняла его, извиваясь и крича.
 И никогда ещё Хайнц не видел
 такой смертной муки на лице женщины.
 Как будто она рожала их Любовь. И родила.
 И он узнал вкус её удовольствия.

13

 Всю субботу и воскресенье они провели в постели, то засыпая в изнеможении, то просыпаясь и начиная всё сначала, не в силах оторваться друг от друга. Они были голодны, съели всё, что осталось от вчерашних припасов, а потом варили картошку прямо в кожуре, заедали оливками и запивали красным вином.

 В субботу, в полдень, Хайнц лишился своих плавок. Она унесла их в ванную стирать вместе с рубашкой. А когда вернулась, он стоял перед шкафом и смотрел на себя. Он не рассматривал себя в зеркале лет с шестнадцати, когда у него впервые появились волосы на груди. Но тогда он видел мальчишку. А сейчас с каким-то новым чувством, почти с удивлением он смотрел на мужчину, который был способен вознести женщину на небеса... Она вошла, и он спросил прямо:

 - Тебя не смущает, когда я хожу совсем голый, вот так?

 - Почему это может меня смущать? Я ведь тоже голая.

 - Это другое дело. Я мог раньше показаться женщине, только когда он был в эрекции. Иначе мне было стыдно, вернее - глупо как-то. Я всегда старался сразу уйти. Во всяком случае, одевался.

 - Ну вот ещё, - засмеялась Лора.

 Она вдруг очень быстро (большое преимущество крошечной квартирки: всё было рядом) стала перед ним на колени и поцеловала.

 - Нечего обижать моего дружочка. Маленький. Тоже мне, большой нашёлся!

 И потом, неожиданно толкнув под колени, она повалила Хайнца на кровать.

 - Ах, ты так! Маленькая бесстыжая русская ведьма! Какая же ты бесстыжая и рыжая к тому же!

 - Прекрати высказывания по национальному вопросу!

 - Это не по национальному, - быстро сказал он.

 - А по какому?

 Он помолчал секунду, придумывая, и сказал, довольный находкой:

 - По оккультистскому!

 - Выкрутился.

 Она села боком, подогнув длинные ноги, что-то вспомнила и прыснула, прикрыв рот ладонью:

 - Это старый еврейский анекдот, Ханна мне рассказала: в советской еврейской семье обсуждают, стоит ли обрезать младенца. Вдруг старая Сарра включилась: 'Конечно, стоит. Во-первых, это красиво!'

 Хайнц начал хохотать, всё ещё удивляясь её раскованности.

 - Может, и мне обрезаться?

 - Даже и не думай! Нам же будет больно, - и она опять поцеловала его в пах.

 - Какая ты бесстыжая, Лора! Какая ты прелесть!

 - Ты тоже прелесть! Тебе можно рассказывать старые анекдоты. И мы обязательно сходим к Ханне. Она старая и уродливая, но это видишь только первые пять минут. Обязательно!

 В воскресенье, в обед, Хайнц не выдержал:

 - Я сейчас умру. Я хочу есть! Я хочу мяса! Я отказываюсь от этой гадости, - он театрально указал на горку коричневой холодной картошки, - и клянусь, что к греческим оливкам не притронусь больше никогда в жизни. Едем обедать!

 - Пе-ре-мен требуют наши сердца! - спела Лора по-русски и 'перевела': - Тут внизу, совсем рядом есть 'Блок Хауз'.

14