На работе он старался не подходить к ней и не встречаться глазами. Было трудно, проходя мимо комнаты графистов, видеть сквозь стекло её волосы и не заходить. Даже труднее, чем в первые дни. А ловить на ней взгляды Джино - просто невыносимо. Наглое превосходство, возникшее в кафетерии в ту пятницу, разделившую его жизнь на 'до и после', прошло. Оно прошло навсегда и не возвращалось даже тенью всю его дальнейшую жизнь.
Хайнц чувствовал себя охотником. Охотником, живущим в диком, первобытном лесу. Он был мужественным и ловким, достойным экземпляром сильной половины человечества. Но он не был единственным обитателем влажных джунглей. Там жили ещё другие охотники и жил Страх. И, даже не видя его, охотник чувствовал неподалёку хряскающую поступь, ломавшую траву, хрупкую и напитанную соком жирной, богатой земли. Его запах щекотал ноздри. Запах Страха.
Страха потерять Её.
Он должен был выходить в лес: иначе невозможно. Но возвращаться надо было очень осторожно, чтобы не выдать вход в свою пещеру, где Она ждала его. О, как бы он хотел, чтобы его женщина никогда не покидала сложенный им очаг! Он не хотел её ничего лишать, отбирать какие-то права. Он просто хотел защитить и оградить её, хрупкую и тонкую. Охотиться было не её делом. Там было слишком опасно. И там жил Страх. Охотник чувствовал его смрадный запах.
Уходя, он хотел быть уверен, что с нею ничего не случится, она будет ждать, когда он, усталый, выпачканный в свою и чужую кровь, вернётся обратно.
- Только жди меня, меня одного, продли меня! Я всё тебе отдам. Я отдам тебе себя. Это много, поверь!
15
Стремительно мчался сентябрь. Хайнц жил теперь почти всё время у Лоры. Ходить к нему она наотрез отказалась. Вначале он пытался уговорить, но потом, видя её огорчение, прекратил все попытки и принял всё как есть. Хайнц не мог переносить её страдающее лицо. Он никогда не смог бы причинить ей даже малейшую боль. А мысль о том, что это может сделать кто-то другой, наполняла его холодным гневом.
Именно этот холод он и почувствовал в среду утром, выйдя из кабинета и проходя мимо комнаты графистов. Он увидел силуэт Анке, заслонивший Лору. И Анке говорила что-то нервно и громко, так что голос её доносился в коридор.
Проходя здесь много раз в день, Хайнц никогда не слышал голоса изнутри. На фирме не говорили на повышенных тонах. Громко могли только смеяться в кафетерии или курилке. Хайнц считал всегда грубым наигрышем нервные разговоры с жестикуляцией в американских фильмах на производственную тему. Но это была принадлежность жанра. Он не считал их авторов плохими психологами. Даже наоборот, он сам был профи.
Но в реальной жизни так не происходило. Если кем-то были недовольны, отношений никогда не выясняли, человека просто увольняли. Хайнц не был сентиментален. Он слишком болел за дело. Он был твёрдо уверен, что в Германии никто не пропадёт: социальная защита достаточно высока. Были долгие пособия по безработице, социальная помощь. И почему он, в конце концов, должен об этом думать? Для этого есть социаламт.
Директор должен заботиться о своей фирме. В конечном итоге всем сотрудникам от этого будет только лучше. Однако, к самооправданиям Хайнц никогда не прибегал, так как просто не испытывал угрызений совести. Он был слишком занят. Но, прощаясь с неудачливым сотрудником (а таких случаев за всё время было четыре), чтобы сгладить у всех остальных осадок, он всегда давал небольшую премию и делал подарок от фирмы. Последний раз - часы. Они всё равно не продавались.
Но если Хайнц был жёстким и рациональным - некоторые, в том числе главный, считали его даже холодным (последний, правда, именно это качество больше всего и ценил), - то Анке Дриттлер была совсем не такой. Она была сентиментальна и чувствительна. Была ли она доброй? Хайнц Эверс никогда об этом не думал. Он о ней, по правде говоря, никогда не думал. Анке оставалась в сознании, только когда он её видел. Места в его жизни она не занимала.
И вот теперь, слыша громкий голос у графистов, Хайнц замер, чувствуя, как толкнуло сердце в горле, сделал шаг назад и открыл дверь. Он сразу увидел потеющего Джино. С несчастным умоляющим лицом тот разглаживал какой-то отпечаток с большой фотографией, но, увидев Хайнца, почему-то порвал его пополам и положил в карман. Голос Анке дрожал:
- Мне не нужны дизайнеры! Я вам сказала сразу, что ищу кого-то для верстки. Вы будете делать то, что я сказала, или уйдёте отсюда! - Потом она заметила Хайнца и начала быстрым голосом повторять его любимые тезисы: мы живём с презентаций, мы не можем себе этого позволить, мы продаём товары для мужчин.
Дальше Хайнц услышал немного дрожащий, но негромкий голос Лоры:
- А с чего вы взяли, что мужчинам нравятся мужественные формы? Фрау Дриттлер, мужчины любят женщин. И крупные дизайнеры это хорошо понимают. Посмотрите на любимые игрушки мужчин: все дорогие машины имеют женственные обводы. Вы же не думаете, что это только ради аэродинамики? - Потом она продолжила, всё ещё не видя Хайнца, заслоненного Анке:
- У меня есть идея флакона для мужского одеколона...
- Ваши идеи вы будете осуществлять в другом месте. И я об этом позабочусь! - Анке повернулась и вышла. Хайнц, не сказав ни слова, вышел за ней.
Он видел, что она направилась в сторону главного офиса, но за ней не пошёл, давая себе время опомниться. Ему явно предстоял разговор с главным, и надо было подготовиться. Этого ещё не хватало. Этого ещё не хватало. Только этого ему и не хватало.
Что там сделала Лора и почему взвилась старая курица, было неважно. Лору он в обиду не даст, даже если она взорвёт и разнесёт вдребезги всё, что он тут построил за последние восемь лет. Но надо было что-то сказать главному. И остаться в своём амплуа холодного рационалиста. Охотник сжался в комок, напрягая всё естество. Сейчас не нужна была сила. Нужна была хитрость. Но он был хороший охотник, готовый на всё.
Через час он всё уладил: брать кого-то нового и учить - слишком долго. Объявления и новые интервью - время и деньги. Он и так откладывает Гонконг. Новый каталог - слишком спешное дело, рисковать им директор по маркетингу не будет. Новые идеи фирме нужны, и хоть они иногда выглядят парадоксальными - это свойство новых идей. (Тут он нагло, не моргнув и глазом, процитировал самого главного). С Дриттлер последнее время не всё ладно. Наверное, климакс.
16
Дома он мягко пожурил Лору:
- Ты что, Малыш, решил разрушить основы немецкого делопроизводства?
- Да это не немецкое. У нас тоже: 'ты начальник - я дурак'.
Хайнц хмыкнул.
- А твои рассуждения о том, какие формы нравятся мужчинам, я слышал. Ты у меня умный, Рыжий! Хочешь новый каталог? Только не этот, сейчас времени на изменения нет, но следующий можем обсудить. Если хочешь, давайте втроём с Джино. Я его вам поставлю главным. Он способный.
- А Дриттлер?
- Дриттлер уйдёт. Не знаю, как я это сделаю, но я её уберу. Я сегодня прямо вспотел, пока говорил с главным!
