она мысленно дала обет: если муж выздоровеет, она примет обряд крещения. Муж выздоровел, и она рассказала о своем обете знакомому священнослужителю, кстати, бывшему остепененному физику. Тот одобрил ее намерение, но сказал, что в любую церковь идти нельзя. Надо к такому батюшке идти, про которого точно известно: он не сообщает в КГБ фамилии новообращенных.
Думаю, Федя знал, что не только отдельные батюшки стучали в КГБ. Но, главное, он не хотел говорить о том, что считал глубоко личным.
Через год Федя, хоть и со скандалом, уволился с работы и приехал в Ленинград. Здесь ему удалось устроиться на тот самый завод, где трудился я, и снять вместе с Ниной угол у какой-то бабули. Я как-то навестил их там и даже остался ночевать. Утром бабуля подошла ко мне и, благо я был в майке, ткнула пальцем в мой не такой уж большой бицепс и сказала, мерзко хихикая:
– У какие шишечки!
“Экая эротоманка”, – подумал я.
Как жили Федя с женой и не по возрасту сексуальная бабуля в одной комнате, не представляю, но даже мечтать о своем жилье им не было смысла. Чтобы получить комнату в коммунальной квартире, люди стояли в очереди по тридцать лет, а до жилищных кооперативов еще не додумались.
К счастью, в это время на нашем заводе придумали “Самстрой”: стали строить дом для своих, на строительстве которого будущие его жители отрабатывали определенное количество часов в неделю. Попасть в списки “Самстроя” было непросто, но Федю туда включили. Руководство завода быстро сообразило, что Федя будет приносить им золотые яйца, и не ошиблось.
Как раз в это время страна прощалась со знаменитыми телевизорами КВН-49, экраны которых были немногим больше спичечного коробка. Прощание проходило медленно, потому что телевизоров с увеличенным экраном выпускалось мало. Это озаботило ЦК КПСС и правительство, председателем которого, а также по совместительству первым секретарем ЦК тогда являлся Хрущев. Хрущеву доложили, что для решения проблемы в стране есть все, кроме одной детальки, и положили ее ему на стол. Деталька оказалась небольшим куском черной керамики п-образной формы, без всякой электроники внутри. Рассказывали, что, внимательно осмотрев детальку со всех сторон, Хрущев постучал ею по столу и гневно воскликнул:
– Дожили. Уже простого кирпича сделать не можем.
Ему объяснили, что это не кирпич, а новый магнитный материал, называется феррит, и что для его производства необходимы вакуумные печи, которых в стране не хватает.
– А в Европе небось хватает? – возмутился Хрущев.
Ему ответили, что в Европе для этой цели используются не маленькие вакуумные печи, как у нас, а большие азотные.
– Так закупите большие печи в Европе, – приказал Хрущев.
Через два месяца на участке, где работал Федя, появились австрийские специалисты и начали вести монтаж купленных в их стране печей. Вместе со специалистами появился переводчик, но уже через неделю от его услуг отказались. Функции переводчика с блеском стал выполнять Федя. Одновременно он осваивал новое оборудование и после отъезда австрийцев оказался единственным специалистом, который умел управляться с прилагавшейся к австрийским печам азотной станцией. Носила эта станция музыкальное имя “Малер” и полностью его оправдывала, потому что полифония отказов в ее работе была удивительна. Отказов обычно случалось сразу больше двух, и понять их причину мог только Федя. Он брал в одну руку газовую горелку, в другую разводной ключ, и через некоторое время, к восторгу присутствующих, “Малер” оживал.
Жена Феди, Нина, шутила:
– Федик вообще считает, что настоящая профессия для мужчины – слесарь.
Шутку эту она повторяла часто. Но если в первые два года их совместной жизни шутка звучала как одобрение, то со временем в ней зазвучали протестные нотки. Хотя причин для протеста не было. И зарабатывал Федя прилично, и квартиру однокомнатную с помощью “Самстроя” получил. Не каждому такое счастье выпало. Может быть, ее не устраивал Федин статус цехового технолога? Мечтала о муже-ученом? Тогда почему она не подталкивала его к аспирантуре?
Как-то одна женщина из отраслевого НИИ, оценив труд Феди, воскликнула:
– Федор Николаевич! Как вы не понимаете? Это же тема. Тема!
Она имела в виду, что проделанная Федей работа на австрийских печах вполне тянет на кандидатскую диссертацию.
Другой уважаемый в отрасли специалист сказал ему при мне:
– Федор Николаевич! Хватит заниматься игрушками. Пора браться за перо.
Но Федя ни за какое перо браться не хотел. Он приходил домой только ночевать, а все остальное время трудился за себя, за настройщиков, за электриков и Бог знает за кого. Я, работая на соседнем участке, все это видел и, оказавшись у него дома, сказал:
– Ты губишь себя, Федя. Использовать тебя на починке “Малера” все равно что заколачивать гвозди золотой статуэткой.
В моих словах его жена Нина услышала упрек за то, что она не подталкивает своего Федика в сторону науки.
– Музой вашего Логинова я не буду, – сказала она неожиданно.
Видимо, подобные разговоры ее достали: не я один понимал, кто такой Федя.
Прошло еще какое-то время. Федя по-прежнему трудился с утра до ночи. Меня он почему-то стал избегать, и я не лез к нему с разговорами. Мало ли? Может, он занят великой идеей, а я подойду и собью его. Захочет – сам подойдет.
Но он не подходил.
Однажды в конце рабочего дня меня вызвал к себе начальник цеха и протянул какую-то бумагу со словами:
– Прочтите.
Я начал читать, и сразу возникло чувство, что мне предложили заглянуть в замочную скважину, но бумагу до конца я все же дочитал. Это было письмо жены Феди Нины, в котором она требовала от начальника цеха прекратить бессовестную эксплуатацию ее мужа. Он, ее бедный муж, никому ни в чем не может отказать, но начальству надо иметь совесть и не заставлять его работать от зари до зари. Ее муж принадлежит не только производству, но и ей, его жене.
“Оказывается, у них с Федей совсем не тишь да гладь”, – подумал я.
А начальник цеха рассказал, как он отреагировал на письмо:
– Я встретился с гражданкой и объяснил, что мы не удерживаем Федора Николаевича после работы, и посоветовал ей создать дома такую обстановку, чтобы ему хотелось после рабочего дня бежать домой, а не лежать под прессом.
– Вы поступили с солдатской прямотой, – возмутился я. – Раз Федя не спешит домой, значит, есть причина. Вам надо было сказать: “Да! У нас сейчас аврал, мы все остаемся после работы”. Что-нибудь в таком роде. А вы Федю подставили, усложнили ему жизнь.
– Вы так думаете? – удивился начальник цеха. – Но я не хотел. Федор Николаевич мне симпатичен. Он всем симпатичен. Энтузиаст. Вы уж проявите чуткость. Объясните ему по-дружески, что молодой жене нужно. Энтузиазм дома тоже надо проявлять.
Но я ничего объяснять Феде не стал. А он как задерживался на работе до ночи, так и продолжал задерживаться.
Прошел еще год. Я перешел на работу в отраслевой НИИ, и с Федей мы долго не виделись. Но вдруг он позвонил и пригласил отметить поступление в аспирантуру. Я обрадовался: наконец он сделал то, что от него давно ждали. Но дома у него выяснилось, что в аспирантуру поступила Нина, а совсем не Федя. Я неправильно понял его по телефону. Мы сели за стол. Я поднял бокал и сказал, что рад за Нину, а Феде надо брать с нее пример, но она перебила меня:
– Два аспиранта в одной семье – это слишком.
“Наверно, она забыла, кто из них двоих гений”, – подумал я.
Но Федя излучал гордость за жену, и оба выглядели счастливыми. Никакой обиды на его лице я не заметил.
