Кого ты выбрала, Принцесса?

больше похожей на отплывающий в Красное море корабль, и Наталья застегнула «молнию» на Пашиных брюках и сидела такой невинной девочкой с пакетиками, думая, не сильно ли пострадала помада на губах, когда Паша вдруг хлопнул себя по колену и досадливо сказал:

— Черт, не могу забыть. Не мо-гу! Пойми, Наташ, ты меня ломаешь. Ты мне сбиваешь кураж. Это как грибнику показать поляну с белыми, а после сказать: да ну их, пойдем отсюда!

— Ты о чем? — спросила Наталья, хотя прекрасно поняла о чем.

Паша не уловил предостережения в ее голосе.

— Да об этих деньгах от фирмы. Наташенька, я бизнесмен. Я не могу проходить мимо денег, когда они сами просятся в руки. У меня нюх потеряется.

Он говорил убедительно. Резонно. А вот Наталья в своем отказе от денег уже не видела никакого резона, а видела только блажь. С ума надо сойти, чтобы отказаться от шести тысяч долларов. Она столько за год не зарабатывает.

Прав, прав был Паша. И все же хорошее настроение пропало. Наталья чувствовала себя так, будто из нее вытащили пробочку, воздух выходит откуда-то из груди, из-под сердца, и она сдувается, как резиновая кукла.

— День был неудачный, Паша, — мягко сказала она. — Я, кажется, наделала глупостей и не хочу продолжать. Давай пойдем по домам, поспим и утром поговорим на свежую голову.

— Ты на самом деле меня поняла? Не обиделась? — спросил Паша таким просящим тоном, что просто нельзя было ответить: не поняла, мол, и обиделась.

— Конечно, поняла, — успокоила его Наталья. — Это я саму себя не понимаю, а тебя понимаю.

— Ладно, тогда до завтра, — легко сказал Паша и, как будто извиняясь, добавил:

— Раз ты так хочешь, поспим врозь.

Наталья дежурно чмокнула его в щеку и вышла из машины, думая, что Паша мог бы и поупрямиться. Мог бы, в конце концов, проводить ее. Попросил бы боя отогнать машину на стоянку, а сам проводил бы.

25

Лобби — это такой зал, куда ты попадаешь, когда войдешь в отель. Это не зал ожидания, потому что ждать здесь практически ничего не приходится, и не место для отдыха или, допустим, выпивки, потому что для этого здесь имеются другие места. Лобби просто для красоты. Излишество. И вот в этом излишестве отеля «Принцесса» сияли, сверкали и пускали зайчики сотни лампочек, десятки зеркал, бронзовые ручки и рамы, полированный мрамор, которым было отделано ну буквально все, глянцевые листья пальм и фонтанчик с рыбками.

Наталье стало ужасно неуютно. В ослиной поездке она так пропылилась, что была похожа на мукомола. Даже незаметные волоски на руках стали заметными, толстыми и будто седыми, а в карманах шорт, когда она искала гостиничную карточку, оказалось по пригоршне пыли.

В лифте Наталья жалась в угол, чтобы случайно не задеть господ в вечерних туалетах. Хотя господа, надо сказать, поглядывали на нее с пониманием. Войдя в номер, она сразу же сбросила с себя всю эту грязь и кинулась в ванную.

Она плескалась целый час. А могла бы и целый вечер, и не было бы скучно, потому что в такой великолепной ванной хочется заниматься собой. Хочется лежать в пене, стоять под упругим душем, намазываться, ждать, когда впитается, и бесконечно смотреться в зеркало.

Скрипящая, благоухающая, новенькая, как голышок из игрушечного магазина, Наталья вошла в комнату, включила торшер и опрометью кинулась обратно, к шкафу в крошечной прихожей.

На ее постели дрых журналист Гера. Ладно хоть, одетый и поверх покрывала. Наверное, Наталья забыла закрыть дверь к бассейну, вот он и вломился.

Прячась за дверцей шкафа, Наталья оделась в спортивный костюм и под горло застегнула «молнию» на куртке. Лифчик под куртку она тоже надела, потому что костюм был тонкий. Это чтобы у Геры не возникало иллюзий.

Чувствуя себя защищенной на все сто, она подошла к нахалу с твердым намерением растолкать его и высказать все, что о нем думает. И на журнальном столике увидела свою собственную фотографию: она в подвенечном платье под руку с Мишкой в полевой «афганской» форме песочного цвета, с орденом.

Такой фотографии не существовало. Наталья сама после развода с Мишкой разрезала все свадебные фотографии пополам, и дома у нее остались только половинки с ней. Половинки с Мишкой даже вернуть было некому: он тогда быстро уехал, и Наталья просто их выбросила.

Значит, одну-то фотографию Мишка сохранил.

Значит, журналист нашел Мишку.

Наталья присела на край постели. Журналист спал как убитый, подтянув колени к своему большому животу и дыша почти беззвучно. Почему-то Наталья боялась взять фотографию в руки и рассматривала ее издали. Еще на столике лежал сложенный пополам большой лист бумаги, сквозь белое просвечивал какой-то текст на обратной стороне. Наталья развернула лист. Это была газета, только не вполне настоящая, а компьютерный полуфабрикат, чистый с одной стороны и в половину обычного размера. Фотографий на развороте было несколько, все особенно четкие: свадебная и еще одна ее, девчачья, о которой Наталья забыла, а Мишка, выходит, взял ее с собой. На третьей был Мишка в израильской военной форме.

Статья называлась 'Унесенные ветром'.

'На Щукинской оптовке, в междурядье, — начала читать Наталья, — посреди шаркающей ногами визгливой толпы, опустившись прямо на заплеванный асфальт, сидела Шарон Стоун. Минуту назад ее джинсовый костюм можно было назвать безупречно белым. Рядом, неестественно подвернув ногу, навзничь лежал мальчик лет шести. Подтянув его за обмякшие плечи, кинодива положила голову мальчика себе на колени.

— Нож! — крикнула она. — Даст мне кто-нибудь нож?!'

И дальше все шло, как в Гериной журнальной статье, только покороче. Наталья пропустила две колонки и наткнулась на Мишкино имя.

'Он погиб легко и достойно, получив пулю через бронежилет из пистолета Токарева, популярного у террористов всего мира, потому что пуля из него пробивает бронежилеты. Наверное, если бы не погиб, он бы натренировался до самоистязания, повторяя ситуацию: что делал террорист, что делал он, в чем была ошибка и что надо делать, чтобы в следующий раз получилось безошибочно. А натренировавшись, он бы выкинул все из головы, потому что был веселым и самоотверженным человеком…'

Потому что был танком, поправила про себя Наталья, и просто не понимал, что я за него переживаю.

В конце следовал комментарий какого-то израильского военного чина: вдове героя полагается пенсия, и. хотя перед отъездом Мишка развелся с женой, это не должно