приниматься во внимание, потому что развелся он под давлением советских властей. Да и как мать его ребенка Наталья может претендовать на пенсию со дня Мишкиной гибели. А погиб он пять лет назад. Военный чин пускался в подсчеты: сколько полагается Наталье, если ее признают вдовой, сколько — если признают только матерью. В любом случае получалось много, и было видно, что военный чин гордится тем, что государство Израиль не оставляет вдов и сирот своих погибших героев.
На газетные строчки закапало, и только тогда Наталья поняла, что плачет легко и для самой себя незаметно. Потому что горькие, разъедающие сердце слезы по Мишке она выплакала уже давно, много лет назад.
Журналист заворочался и деликатно кашлянул.
— Проснулся? — спросила Наталья.
—
А я его любила. Я, может быть, только одного его и любила, а с остальными просто убеждалась, что все еще люблю его.
— Нелогично, — сказал Гера. — Пойти с кем-то, чтобы убедиться, что любишь другого?
— Ну да, — подтвердила Наталья. — Очень даже логично, хотя мужчине этого не понять.
Она заплакала сильнее, и опять без душевного стеснения и горечи — просто лило из глаз, и на душе становилось чище. Как будто ей опять было девятнадцать, и в жизни она видела пока что больше хорошего, чем плохого.
— Ладно, я пойду, — сказал журналист, но даже не пошевелился. — А где твой?
— Он не мой, — почему-то возразила Наталья.
— Ага, поругались. — Журналист перевернулся на спину и без спросу закурил. На ее, между прочим, постели. А Наталья как сиротка сидела на краешке.
— Без тебя разберемся, — сказала Наталья.
— Конечно, — поддакнул журналист. — Разберетесь. Милые бранятся — только тешатся. Что, деньги не поделили?
— Не твое дело, — отрезала Наталья.
— Само собой.
Столбик пепла на Гериной сигарете рос, и Наталья сказала себе, что, если он стряхнет на постель, она его выгонит. Но журналист стряхнул в сложенную кузовком ладонь.
— Я ему с самого начала говорил: скажи ей все сразу. А он темнил, темнило.
Наталья уставилась на Геру, безмятежно пускавшего дым к потолку, и спросила чужим, замирающим голосом:
— Что значит 'с самого начала'? Это когда было — 'самое начало'?
— Начало бывает вначале, — сообщил журналист. — Театр абсурда какой- то. Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
— О чем он мне должен был сказать с самого начала? — терпеливо уточнила Наталья.
— Да о налогах же, — журналист казался удивленным. — Наташ, ты правда, что ли, не знаешь? Или прибедняешься?
— Да нет, Паша мне сказал. Мне интересно тебя послушать. — Наталья улыбнулась и почувствовала, что улыбка получается жалкой. Она уже почти знала, что Паша сказал не все и не так.
— Значит, вы здорово поругались, — заключил журналист. — Мне его штучки тоже не нравятся. Но, с другой стороны, если бы он честно заплатил налоги, то в аккурат бы всю премию и отдал. Это ведь тоже дурь.
— Вот насчет налогов я не очень поняла, — соврала Наталья. Какое там 'не поняла', когда первый раз слышала.
— Ну, допустим, вы делите ваши пятьдесят тысяч долларов пополам, — начал журналист, и стены номера и черное окно со светящимся лазоревым бассейном поплыли у Натальи в глазах. Вот, значит, как. Пятьдесят тысяч долларов. А начало бывает вначале. Вначале — это в Москве, когда Паша между делом взял у нее доверенность. Он уже тогда знал, что фирма может отвалить за историю с ножиком не две и не пять сотен, а пятьдесят тысяч, и собирался получить их один.
—…А у него годовой доход раз в двадцать больше, чем у тебя, — как сквозь вату пробивался Герин голос. — Значит, и налоги больше. Я ему сказал, что ты едешь в Израиль, а он говорит: вот и хорошо, открою там счет и скачаю эти деньги. Фирме-то все равно, где платить, в России или в Израиле, у нее везде филиалы.
— А когда это стало известно? Про пятьдесят тысяч? — проверяя себя, спросила Наталья.
— Ну, мне они позвонили на второй день, как вышла статья. Так и так, фирма проводит конкурс на лучшую историю про наш нож. Взяли Пашин телефон. А еще через неделю звонят: вы не нашли эту блондинку? Пока что, говорю, не нашел. Тогда они говорят: нельзя ли опубликовать в вашем журнале, что фирма присудила первую премию, пятьдесят тысяч. Костомарову Павлу Васильевичу и неизвестной блондинке? Можно, говорю. По рекламным расценкам: тридцать миллионов рублей за полосу. Ну, они зажадничали… Постой-постой! — Гера с дотлевшим окурком в руке сел на постели. — Ты почему об этом спрашиваешь?
Наталье вдруг стало смешно. Она — богатая невеста. Не настолько богатая, чтобы Костомаров Пал Василич, бизнесмен, официальный дистрибьютер и все такое, собирался на ней жениться, но в самый раз, чтобы он попытался ее облапошить. Может быть, он даже успел получить эти пятьдесят тысяч, ведь она дала ему доверенность, и тогда, выходит, все-все, от бриллиантового кольца до поездки на ослике, оплачено ее, Натальиными, деньгами.
— Гера, — вздохнула она, — что же ты раньше не говорил мне про эти пятьдесят тысяч?
Щекастое лицо журналиста вытянулось.
— Ну, сначала-то я не был уверен, что ты — это ты. Не хотел тебя соблазнять — вдруг ты окажешься посторонним человеком. Привожу к тебе Пашу, Паша тебя узнает, и вы так скоренько меня спроваживаете. А потом… Здорово он мне мозги проканифолил! — с удивлением признал журналист. — У меня, говорит, проблемы с налогами: Наталье все равно, где получать премию, а мне надо только за границей. В общем, ты, Гера, в это дело не лезь, я сам ей объясню. И я не лез. Наташ, я думал, он тебе говорит
не
все,
а он, выходит,
ничего
тебе
не сказал!
— Гера, — вкрадчивым голосом сказала Наталья, — там, в твоей статье, написано, что мне полагается пенсия за пять лет. Как думаешь, хватит мне денег, чтобы нанять очень хорошего адвоката и разорить Костомарова Пал Василича к чертовой матери?!
Бассейн пятизвездочного отеля «Принцесса» похож на карту Африки, над
Вы читаете Кого ты выбрала, Принцесса?
