Рэй Олдридж. Фильтровщики[1]
Цапля охотилась у края воды. Напротив бухты красный солнечный диск оседлал рифленую линию дюн. В темнеющей воде мерцала мелкая рыбешка, вкусная серебряная жизнь, которая юрко ретировалась при приближении. Цапля отдавала всё свое внимание этой охоте, сгруппировавшись на палочках ног, опустив голову вниз, и втягивая змеиную шею назад для удара.
С умирающим вечерним бризом призраком появился корабль, удивительно тихо плывший под парусами. Цапля взглянула на мгновение – порой люди бросили ей несвежую приманку, а иногда пытались попасть в нее пивной бутылкой – но рулевой на паруснике казался неподвижной глыбой, ни перспективной, ни опасной.
Зато там, в воде, искаженные отблески двигались достаточно медленно, чтобы цапля знала, что сможет поймать их, и она двинулась вперед быстрым подергивающимся шагом и с напряженной шеей.
Но как её кинжальный удар клювом, множество ощущений перекатились через неё памятью ужасающей силы. Она обнаружила, что снова в лежбище, и что ночь наполнена пронзительными криками и шелестами, запахом сосен, и слабым фиолетовым светом огней станции береговой охраны, который просеивался сквозь деревья.
Она испытала какое?то сильное чувство – люди, возможно, называют его счастьем – вспоминая тысячи таких ночей у залива. Она чувствовала это с интенсивностью, которая далеко превосходила естественную способность её примитивного мозга.
Воспоминания текли через неё: утра ожидания на бетонных опорах моста, когда она вместе с другими цаплями наблюдала за деликатесами, оседлавшими приливную волну. Обход выветренного дока. Солнечное тепло на её перьях. Полет в закатном небе, высоко в чистом воздухе. И множество других воспоминаний, все облаченные в какое?то изысканное, утонченное совершенство.
Она вспомнила гнездо, ворох веточек, сплетенных на балке. Она почувствовала с неизменной яркостью теплоту низа своей матери; удовлетворение, когда рвала свою первую рыбу; боязливый восторг при оставлении этого безопасного убежища.
В самый последний миг она почувствовала удушающую радость, которую испытала вырываясь из тьмы яйца в мир света и опыта.
Цапля завершила свой удар, клювом разрезав воду. Длинная шея расслабилась, пустое от жизни тело упало вперед.
Рябь после прохождения судна мягко качнула труп цапли по направлению к песчаному берегу, и из кабины пришел звук, похожий на рыдание или смех.
На протяжении долгого времени Тереза верила, что находится на пороге чудесного преображения. Скоро. В следующем году, не позднее. Или, если нет, то через год.
В тридцать шесть лет её оптимизм изрядно уменьшился. Этим летом она приехала к Заливу и устроилась на работу по обслуживанию столиков «Пучеглазого Моряка»[2] в Дестине.
Подобно тому, как солнце клонится вниз, в гавань зашел старый бело?корпусной кеч[3]. Тереза наблюдала за ним с открытой площадки ресторана, где она подавала выпивку паре пьяных бизнесменов из Луизианы.
Кеч, возможно, был когда?то элегантным кораблем, но теперь стал старым заношенным башмаком, плетущимся на веслах. Он подошел к противоположной стороне гавани, так что Тереза не могла сказать многое о человеке, который пошел вперед, чтобы бросить якорь, кроме того, что он двигается как инвалид, замедленно и преувеличенно осторожно. Сквозь грохот посуды, она услышала как оттуда загремела цепь. Человек неподвижно стоял на баке.
Смеркалось, и судно вдруг показалось нереальным, а его очертания немного туманными.
– Эй, милочка, – сказал один из мальчиков из Батон?Руж[4], ворвавшись в ее воображения. – Как н`счет еще нескольких б`ченков? – Он помахал на пустые пивные бутылки, теснящиеся на столе.
– Прямо сейчас, сэр, – защебетала она, и больше в ту ночь не обращала внимания на этот корабль.
«Пучеглазый Моряк» цеплялся за кусок основной набережной порта Дестина, Самого Удачливого Рыбацкого Городка в Мире.
Возможно, это был не самый скверный ресторан между Пенсакола и Корабелл, но, несомненно, обладавший наиболее дурной славой. Ужасная еда, а обстановка и того хуже.
Владельцем являлся страдающий ожирением среднего возраста тролль, который не покладая рук трудился над увеличением известности своего ресторана. Каждую ночь Морячок наряжался в ярко окрашенный костюм Папая – наряд размером с палатку, но для него все же малость тесноватый. Любуясь непристойными татуировками на собственных огромных предплечьях, он поправлял крошечную шапочку, которая цеплялись за его лысую башку, и шел работать в зал. Там он прокладывал путь между столиками, оставляя за собой облако телесных запахов; плотоядно посматривал на хорошеньких женщин и красивых детей; похлопывал мужчин по спине, спрашивая, всё ли хорошо, и двигался дальше, прежде чем мог услышать ответ. С непредсказуемыми интервалами он разражался песней. Он знал только одну мелодию, но много куплетов. – «О, я Пучеглазый Морячок. Дом мой мусорный бачок…» – пел он неплохим тенором. Или: – «Любит плавать сей моряк. В этом деле он мастак. Между дамочкиных ног. О, я Пучеглазый Морячок». – Иногда какой?нибудь недовольный ребенок спрашивал его, почему он употребляет неправильное имя. – «Это Папай украл мою песню», – отвечал он со свирепой зеленозубой усмешкой, и таращил глаза на иллюстративный манер.
Он играл сумасшедшего гениального хозяина до закрытия. Затем он вернется к своей истинной форме, хитрый жестокий мужик. Свой вклад в работу персонала он называл ДРЮЧКА Морячка… фраза также служила в качестве одобрительного эпитета, который он бормотал при каждом удобном случае. Сотрудники Морячка использовали любой момент, когда могли получить работу в другом месте, и именно поэтому он нанял Терезу так легко, несмотря на ее очевидную неопытность. Кроме того, она была ещё до некоторой степени привлекательной женщиной, не слишком старой и совершенно одинокой – именно тот сорт людей, которых Морячок любил держать под своим грязным башмаком. Она бы уволилась, но лето – и туристический сезон – заканчивались, так что бизнес из другой области деятельности сворачивался. Вакансии трудно было найти.
В ту ночь Морячок посвятил себя преследованию Нэнси, официантки, которая была моложе и красивее, чем Тереза. Облегчение у Терезы сочеталось с угрызениями совести от чувства вины… бедная Нэнси… Потом она посмотрела на Морячка и подумала: лучше её, чем меня.
После закрытия, когда стулья были сложены на столах, она отдала помощнику официанта его долю чаевых, и пошла домой, в свою маленькую комнату в «Мотеле и Коттеджах Золотых Дюн». Там она смотрела старый фильм и пила крем?соду, под скрипучие завывания оконного кондиционера воздуха.
После того, как фильм закончился, она исполнила свой постоянный ритуал перед сном. У других женщин, насколько она знала, подобное священнодействие было связано с применением различных средств, чтобы выглядеть красивее, но Тереза уже в значительной степени утратила надежды в этой области, как и во многих других. Вместо этого она достала своё наследство от матери – бутылку нембутала. Она рассматривала снотворное, оценивая свою решимость. Вздохнула и подумала о своей матери.
Если бы только этот многострадальный человек был ещё жив, то Тереза по?прежнему обитала бы дома, изучая случайные курсы в местном колледже, и вера Терезы в славное преображение всё также оставалась неизменной. Но в действительности её мать умерла и не оставила ей ничего, кроме давно просроченного нембутала, и который, вероятно, не смог бы уже сделать своей работы.
Перед самым сном её посетила мысль о старом кече, и она почувствовала смутную зависть к его экипажу, думая обо всех тех прекрасных романтических местах, в которых корабль должен был побывать.
