очарование ею, а она соединяет навсегда, и тем, кто ею очарован, невозможно разлучиться…. И это предположение так сильно поразило его, что Фаусто бросил листы бумаги, включил свет и принялся писать…
Таким было начало стихотворения «Вместе», одного из знамений славы Фаусто, которое обеспечили ему известность у потомков, потому что «Вместе» (так говорят критики) — это настоящее чудо истинного чувства, и чувствуется, что оно написано подлинными слезами поэта, которые вызваны непритворными радостью и горем, тому, что он не выдумал, ибо такое вообразить невозможно.
Правосудие?
Не будучи философом и мудрецом, обладая живым умом от природы, Пабло Рольдан сформировал по многим вопросам собственное мнение, странное и особенное, но он не считал его самым верным, потому что не думал, что оно таковым являлось, по крайней мере, оно отличалось от того, какое было у всех остальных. Всегда были люди, которые думали не так, как все, новаторы и ретрограды, ведь мы отдаляемся от современников как из-за прогрессивных, так и из-за отсталых взглядов.
Одна из проблем, которую Пабло Рольдан рассматривал в свете оригинальном и даже несколько шокирующем, была неверность его жены. Следует отметить, что Пабло был женат, жена его была женщина молодая, красивая, элегантная, она приковывала взоры, и, возможно, сердца, всех тех, кто видел ее. Сокровище, таким образом, требует от своего стража бдительности, но Пабло Рольдан не только хвастался своей слепой уверенностью, граничащей с безрассудством, но и заявлял, что бдительность он полагал бесполезной, ибо не считал себя «владельцем» своей прекрасной половины, он не верил, что может охранять ее как виноградник, сад и или шкатулку с драгоценностями. «Женщина, — говорил, улыбаясь, Паоло, отличается от фруктов и пачки банкнот тем, что у нее есть разум и дар речи. Никто и не подумает, что персик ответственен за то, что вор украл и съел его. Женщина дееспособна и способна нести ответственность, и видите, что я, казалось бы, очень добрый, так же суров, как и вы, те, кто сильно ревнует. Женщина может нести ответственность, может быть виновной… давайте поразмыслим, когда она обманывает. Ясно, что моей жене, с моральной точки зрения, обмануть меня бы не удалось, так как я был бы полным идиотом, если я, будучи рядом с ней, не понял бы, как она ко мне относится, любит ли она меня, равнодушна ко мне, заставляет меня страдать. Она не должна мне отчитываться о том, что она чувствует — я это угадаю. Я не ошибусь! И это так же верно, как и то, что меня зовут Пабло Рольдан и то, что я — человек чести. Могу ли я разрушить узы, которыми она связана со мной, не оскорблю ли я Создателя всего сущего тем, что совершу насилие над душой, которая точно такая же, как моя. С того дня, как она меня разлюбит, моя жена будет «внутренне» свободна, как воздух. Несомненно, (ибо эти юридические узы неразрывны, это есть взаимное заблуждение), позвольте мне сказать, что для сохранения видимости необходимо уделять внимание только внешней стороне, не насмехаться надо мной, я же, со своей стороны, поверю в то, что должен защищать ее, ограждать от насмешек. Ба! Мой друг, это ведь всего лишь разговоры, Фелисия, кажется мне, еще не потеряла любовь. Это все теории, вы же знаете, что практически никто не следует им буквально».
Это Рольдан не говорил никому, кроме тех немногих, кого считал своими настоящими друзьями, у которых есть сердце и которые способны его понять, с другими он не откровенничал на столь интимные темы. По-видимому, великолепное и всеобъемлющее учение Пабло приносило прекрасные плоды, пара жила вместе, в почете и довольствии. Тем не менее, я постоянно наблюдал за ними, привлеченный этим любопытным экспериментом, и через несколько лет, когда как жена Пабло стала необыкновенно прекрасной, я заметил кое-что. Пабло иногда приходил печальный и задумчивый, были дни, когда он выглядел угнетенным, рассеянным, вид у него был отсутствующий, хотя потом все становилось прежним, он снова выглядел невозмутимым, как обычно. А жена его же показывала всем своим видом преувеличенную и лихорадочную радость и возбуждение, и отдавалась праздникам так, как никто в мире им не отдавался. Они жили так же вместе, их семейная добропорядочная жизнь ничуть не вышла из привычного русла, но я, не будучи глупцом, ничуть не сомневался в том, что в этой паре, некогда счастливой, был какой-то разлад, скрытый надлом, то, что меняло его внутреннюю сущность. Для окружающих брак Рольдана оставался неизменным, для меня он разрушился.
В то время объявили о свадьбе некой богатой дамы, и родители предложили родственникам посмотреть подарки, которыми обменялись жених и невеста, богатые дары, приданое невесты. Я, когда любовался длинным ожерельем из жемчуга, подарком жениха, увидел, кто вошли Пабло Рольдан и его жена. Они подошли к столу, на котором лежало множество роскошных вещей, с трудом прокладывая себе путь в толпе. Синьора Рольдан восхищалась жемчужным ожерельем, — какие ровные! Какие большие! — как красиво и как чисто переливаются перламутром и блестят! Когда она восхищался украшением, я спросил себя — кто бы мне мог объяснить, почему я так жадно слежу за движениями жены Пабло? — я же заметил, говорю, что к ней заскользил, дабы выразить свое восхищение Дамасо Варгас Падилья, более известный своим сумасбродством и своей расточительностью, нежели делами добрыми, и я должен был заметить, что на коричневой шведской перчатке дамы сверкнуло что-то белое, и оно быстро перекочевало в красную тирольскую перчатку… Я почувствовал то же волнение, как если бы она была моей, когда убедился в том, что Пабло, осунувшийся и с мертвенно-бледным лицом, все это видел, как я, и, как я, удивился, увидев, как кусочек бумаги из рук его жены в руки Варгаса.
Я испугался, что он бросится на тех, кто прилюдно его высмеивал. Но нет, он не показал своим видом, что его снедают раздражение или обида, нет, он продолжал осматриваться и нахваливать прекрасные украшения, вертя и перемешивая лежащие рядом с ним на столе, заставляя свою жену остановиться, чтобы оценить стоимость каждого. Она так медленно начало рассматривать их, люди постепенно расходились, и в комнате не осталось и полдюжины человек. И когда я уже намеревался перешагнуть порог, из-за одного взгляда, брошенного случайно, я вновь увидел нечто, что произвело на меня эффект подобный тому, что могла произвести страшная голова Медузы, парализовав меня от ужаса, оставив без голоса, без дара речи, без дыхания. Пабло Рольдан быстро положил тайком в карман своего жилета нитку жемчуга, невозмутимо обменивался шутками с женой, нахваливая картину, на которой ему удалось сосредоточить внимание окружающих.
С того дня начались пересуды о краже, сначала тихие, потом со скандальной публичностью. Были газеты, которые начали это обсуждение, «крик и шум» были ужасны. Много знаменитых людей из числа тех, кто восхищался нарядами невесты, взывали к небесам, и, естественно, выказывали страстное желание найти вора. Нескольких невинных оклеветали, злоба стремилась выйти наружу, чтобы причинить боль, возвращая стрелы… Все сводилось к тому, что судья, зная которого предупредили анонимными обвинениями, отправился обыскивать дом Пабло и нашел нитку жемчуга в уборной на туалетном столике синьоры де Рольдан.
Только я понял, как ужасно он ей отмстил. Только я разгадал зловещую загадку без ключа для синьоры, которая бы а близка к тому, чтобы несколькими годами лишении свободы искупить преступление, которое она не совершала. И однажды я встретил Пабло, я распахнул ему душу и признался в своих сомнениях, стоит мне раскрывать правду или нет, ибо я ее знал, и Пабло мне ответил со слезами ярости в глазах:
— Не вмешивайся! Пусть свершится правосудие, пусть! Она меня разлюбила, я не мог сам в это поверить, она любила другого, я просил ее только, чтобы она меня не бросала, чтобы надо мною не смеялся весь белый свет… Ты знаешь, чем она ответила на мою просьбу. Прежде, чем меня начнут осмеивать, я ее опозорил. Средства дурны, но она была предупреждена! Если ты из числа тех, кто считает, что месть принадлежит исключительно Богу, отойди от меня, ибо мы друг друга не понимаем! Любовь, ненависть, месть… Разве здесь нет ничего человеческого?
Я отошел от Пабло Рольдана и больше не желал его видеть. Мне его жаль так же, как я его страшусь.
