красивым и пошел на кухне обливаться холодней водой. Только кол-ось делает диск-кгугляш колесом. Но, наверное, лишь в славянских языках отмечена эта принципиальная особенность, эта, собственно, суть изобретения.
Я думал о словах Андрея Федоровича, о том, что язык самосовершенствующаяся, самоочищающаяся сущность, причем, сущность, воздействующая на нас более всего. И то, что язык вдруг украсился сверкающими каменьями солнечных слов, такими открытиями, такими обильными, ясными, я понял как указание мне на то, что язык не кладбище богов, но в нем живут боги. Язык дом Божий, лес Божий и Божья вода. И древняя Мара, это я тоже осознал вдруг, — Мать Ра — космос. Черная Мара, таинственная, не адекватная и никому не подвластная — всех пугающая, и язычников, и христиан.
Мы были начитанными ребятами. При всем нашем уличном воспитании, восприимчивости к лозунгам, насморку и сквернословию мы были романтичны в душе и в глубине души, в сокровенном ее одиночестве, тосковали по Богу и по девочке Любе в белом матросском костюме.
Тут в окно влетел камушек.
На улице стоял Степа.
— Вылезай, — сказал он буднично. — Все равно не спишь. Все пошло к черту — весь сон и все мысли. Только этот проклятый Ра…
Дня через три мы встретили Люстру на улице. Учился он в другой школе, причем, во вторую смену. Он шел и напевал и, как мне кажется, выл. Он был солнечен и бессмыслен, как новенький пятачок: то ли денежка, то ли медаль, то ли пуговица для пожарного
— Привет! — сказал Люстра. — Андрей Федорович вас увидел. Это важно — увидеть человека. Мы же везде и во всем видим только себя.
— Правильно, — сказал Степа. — Ты и видишь только себя. А между прочим, он, — Степа кивнул на меня, — про колесо все понял… — Степа рассказал все про колесо. И от себя еще добавил, что в прочих индоевропейских языках колесо образуется от корня «ро» — ролл.
— Зато «вращение», Люстра, «вращение» от Ра. Коловращение — вокруг оси.
Люстра чмокал губами, как клювиком, раскалывал наши откровения, как зернышки, и выплевывал шелуху. Иногда он растягивался весь, даже его оттопыренные уши в этакую снисходительную улыбочку.
— Интересно, но бездоказательно. Мы не находим в языке подтверждения того, что колесо сначала было ритуальным. — Люстра погладил меня по голове, как хозяин моих мозгов. — Я все думаю, к чему бы еще мой метод приложить, — сказал он Степе.
Степа, это проглотил. Был у нас договор — Люстру не бить, не сняв с него предварительно его редкостные очки. Но и сняв очки, мы его, хорька, никогда не лупили как следует — он же ничего не видел. Лишь иногда драли за уши.
— Люстра, почему мы русские? — спросил Степа.
Люстра ответил сразу:
— От воды. Русские селились на реках и на озерах. Вода — Ра, отсюда «роса», «русла», «русалки», «ручьи», «раки»…
— Пшено все это — плешь. В древнерусском языке «а» никогда не переходит в «о» или «у» и наоборот. И никогда народы не образовывали самоназвания от местности. Горцы обязательно будут или чеченцы, или черкесы.
— Но ведь русские от Ру, — сказал я.
— От него, золотого. Если вспомнить, что Сварожич — отчество и папа его Сварог, то нетрудно предположить, что и русичи, а именно так называли себя поильменские славяне, тоже отчество. Но кто их папа?
— И кто же? — спросил я.
— Рус.
Слово «Рус» на нас с Люстрой не произвело впечатления… Мы, конечно, вспомнили картину «Похороны Руса» в толстенной книге по истории Руси (издание то ли Маркса, то ли Вольфа), где был изображен седобородый старец, лежащий в ладье, груженой всяческим добром. Сама ладья стояла на костре. Но кто такой этот Рус, говорилось неопределенно: то ли вождь славянского племени, то ли варяжского.
Степа смотрел на нас, как дворовый пес на котят.
— Так вот, Рус не только вождь племени, но и жрец солнца. Так что «русичи» — дети Руса. А «русские» — просто солнцепоклонники. И огласовки тут ни при чем. Есть три бога — троица.
Ро — утренний бог, от него происходят слова родительского свойства: рожь, Род, роженицы, Родина. Это молодой бог, может быть, самый красивый, необходимый — Рожон!
Ра — зрелый бог — радий. От него происходят высокие смыслы: разум, радость, радуга, раб. «Раб» — слово вовсе не низкое. Скорее всего — угодный богу, плодовитый, мощный. И работа — слово красивое. И рабенки. Но что угодно богу солнечному, не угодно богам завистливым — Зевсам и прочим тунеядцам. И «раб многомощный» превратился в «смерда». Когда общество людей перешло к рабовладению, тогда и переосмыслилось слово «раб» — из высокой категории свободного почитаемого труда в категорию подневольной и неумытой рабсилы.
Ру — старый бог — умирающий. От него происходят слова: рухнуть, руина, рухлядь и, наконец, — труп, труба… Спрашивается, почему русичи молились именно этому богу? Очень просто — они умоляли его подняться утром в образе прекрасного Ро. — Степа с треском почесал голову. Он никогда еще не говорил так горячо и так долго. — Собственно, и самоназвания многих древнейших народов и племенных союзов Средиземноморья: росены, рутены, расы — происходят от обряда, от того, какому богу молились жрецы их племен. А «сен», как и сейчас, — сын. Дети солнечного жреца: Роса, Раса или Руса…
Я думаю, у славян солнечная троица имела такие имена:
Ро — Род и Роженицы.
Ра — Радость.
Ру — Руян. Остров Руяна его дом. Сейчас остров Рюген в Балтийском море. Туда он уходил. Там под землей в пещере творилось волшебное действо его возрождения. Солнечная кузница. Там варилось золото и самоцветные камни. Там рождались русалки… Кстати, «круг» — движение к Ру — солнцеход.
Я слушал Степу, но смотрел на Люстру. У Люстры из-под очков текли слезы.
И может, ничего не случилось бы, не коснись Степа драматургии смыслов, в чем Люстра, безусловно, усмотрел издевку.
— Кстати, о твоей этой драматургии, — сказал Степа. — Одна из восьми форм Шивы, соответствующая Солнцу, именуется Рудра. Слышишь, как Ру перебарывает Ра: удушает его и сбрасывает в…
И тут Люстра ударил Степу в нос. Сам заревел, забормотал и бросился бегать от нас. На бегу он попытался вытереть глаза и сорвал с головы свой «хрусталь». Очки упали на булыжник. Но Люстра не остановился.
Сердца наши сжались в точку — мы бросились к очкам. Они были целы. Я протер их платком. У Степы из носа текла кровь.
— Ну, Люстра, — бормотал, он. — Ну, ражий гад. Мы не обсуждали Люстрину истерику. Мы понимали его — для нас он был прав. Мы любили его.
Отдавая очки его матери, мы сказали, что немножечко побили ейного Ваню, а для этого мы всегда, мол, очки с него убираем.
— Не очень побили-то? — спросила она.
— Очень его не побьешь, — Степа продемонстрировал ей свои расквашенный нос.
— Дураки вы, — сказала сна. — Ребята в вашем возрасте за девочками ухаживают…
Здесь бы и поставить точку в рассказе о блистательном первобоге Ра, тем более, что в довесочке, который мне хочется к нему прилепить, героем оказываюсь я сам, а это, по нашей, якобы, морали, ставит скромность повествующего под сомнение.
Так же дня через три, может и через пять, встретил нас во дворе Андрей Федорович.
— Ваня рассказал мне о вашей гипотезе с солнечной Троицей, — сказал он Степе. — Думаю, вы в
