молодости она бы мне сказала что-то очень важное, что помогло бы мне, но… до моей молодости она не дотянула… а что говорил мне отец, я не помнил сам… только со слов мамы… мне было пять, когда он погиб, а когда ушел на фронт и того меньше…
Теперь приходилось самому себе говорить что-нибудь… я старался умное, по крайней мере, что мне казалось умным, а потом следовать этому совету-напутствию… Я сидел на своем диване в совершенно несобранном виде, листал монографию, которую мне дали на два дня, думал о том, почему Андрей позвал меня на эту вечеринку, и вспоминал, куда я положил телефон, который мне дала девушка, с которой я там познакомился. Было обидно его потерять — он сулил заработок… Наконец, я обнаружил его в пистончике брюк. Как он туда попал, я никогда не клал в этот пистончик ничего!? Все было странно на этом вечере и что после него происходило.
Утром Андрей позвонил мне по местному и сразу начал: «„О, если б знал, что так бывает, когда пускался на дебют, что строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют!“ Ну, как?» Я не знал, что ответить и поэтому сказал:
— Замечательные стихи! Пастернак!!!
— Старик, ты растешь в моих глазах! — он не знал, что у меня память на имена и события феноменальная. Прочту один раз случайно: Рыгор Бородулин — и все, на всю жизнь… Или на первой полосе газеты на улице на стенде за стеклом: Осип Колычев — навсегда, и еще какие-то ассоциации странные со сказкой «Волк и семеро козлят» — такой волк-Осип хрипатый в мужицком зипуне, нечесаный и потом клочки, закоулочки, коза, которая бодает его в живот, а оттуда весь выводок… Люся в телефон обрадовалась:
— Николай! Это замечательно, что вы так скоро позвонили — а я думала, что потеряете мой телефон… У нас есть заказ новый, и надо его быстро сделать… — она тараторила, как кофемолка, — в семь сегодня можете подъехать к институту? Знаете, на набережной… да, да — я вас встречу в вестибюле…
От Люси пахло какими-то прекрасными духами, работа оказалась очень простой, но я сразу отказался. Она настолько опешила, что даже растеряла все слова и свою убедительную скорость. Мы долго молчали, сидя на стульях в вестибюле института. Потом она предложила:
— Ладно, пошли тогда… проводите меня, я тут недалеко живу… — четыре трубы ТЭЦ перерезали небо дымовыми межами по диагонали, которая легла на крышу странного полукруглого дома над рекой. Я молчал, вышагивая рядом, не зная, что говорить и что делать — может, надо взять ее под руку… Портфеля, который можно поднести, у нее не было, только сумочка на плече на тоненьком ремешке… — Я думала вас это заинтересует, раз вы диссертацию делаете… — вдруг заговорила она, и не быстро, как прежде, и совсем другим голосом… — то, что такую работу люди ищут, я уж не говорю… Прочли и составили реферат в две строчки, если по теме, а если нет — отметили и отвергли… Патентная экспертиза — это сегодня ключик, а за ним дверца. Ключик-то, может, и золотой…
— Это верно, — согласился я, — только дураки сегодня велосипед станут изобретать! — она посмотрела на меня удивленно.
— Вы что, передумали?
— Да я не передумал и не придумал, я просто малограмотный человек, это вам Андрей наплел, что я полиглот, а на самом деле — заурядный МНС, подведу я вас со своими языками…
— Что, правда?
— Ну, конечно!.. Ну, поверьте: в школе немецкий — это же мало, правда? А мама со мной в детстве только по-французски… Вот она бы вам пригодилась…
— Так давайте! — обрадовалась Люся.
— Мамы уже нет… давно…
— Простите… — она очень мило смущается.
— Нет, нормально… Она… да, а я… так… И английский мой только… чтобы минимум кандидатский сдать. Что такое институтский английский!?
— Ну, вы неправы! Вы просто очень самокритичны… это уже несовременно… Давайте попробуем! — я понял, что уже сомневаюсь, что у меня скверный характер, что мне хотят помочь, а я, как последняя сволочь, капризничаю, и сам не знаю, как это получилось — пожал плечами… мол, ну, ну, ну… ну, если вы не боитесь, и все такое… рискнем…
Плохо иметь быстрые мозги, сумасшедшую реакцию и трагическую склонность к самоанализу. Вообще фантазеры в мире всегда ценились, а иногда такие ему задачки ставили, что он пыхтел потом, этот огромный умный и сильный мир, чтобы оправдать соблазнительное предположение одного человека выдумщика… Сидел себе дома всю жизнь фантазер Жюль Верн и писал романы, никуда не ездил, не скитался по морям, пустыням, подводным пещерам, царствам пирамид, прериям и горным хребтам, не летал на воздушном шаре, не плыл вокруг света — он вообще, был великий домосед и труженик: писал, писал, писал, выдумывал все… А мир после этого схватился за голову и давай осуществлять, лезть под воду, искать, раскапывать, повторять, вычитывать из его книг идеи… И все думают, что это у него столько разного в голове, потому что он по миру поколесил и всего понавидался — ничего подобного, он все это у себя в голове нашел… как пустился в путь по своим клеточкам, а их в мозгу столько, что все равно за жизнь не обойти… или Эйнштейн… Эйнштейн, вообще, мне очень нравился… троечник… по математике еле успевал, а выдал одну мысль, которая строение мира объяснила и ворота открыла — это вот по мне было… Почему я про него вспомнил?.. О! Да он же в молодости патентами занимался, пока его не сшибла с колеи эта сумасшедшая идея… Он тоже по клеточкам путешествовал, только не по своим клеточкам, а по чужим, по всему миру тоже, сидя на одном месте… Эта тяга к фантазиям когда-нибудь окончательно меня погубит… Я шел и молчал рядом с красивой девушкой, она иногда взглядывала на меня в промежуток между оправой очков и нависающей шапочкой и уже наверное давно молчала… Я очень растерялся, когда она остановилась:
— Я пришла… мы пришли… — что надо делать, я не знал… если бы был портфель, я бы ей портфель вернул, или бы предложил до двери донести на этаж, если тяжелый… Руку пожимать глупо… целовать в щечку я не умею — ерунда какая-то… Я вдруг взял ее под руку и потянул от подъезда в сторону. Она посмотрела на меня странно, чуть отклонившись, но потом приблизилась и даже ногу сменила, чтобы не сбиваться на ходу…
— Я знаете, Люся, подумал, на что мы сейчас тратим так много времени, через пятьдесят лет, например, будут тратить секунды… Летать научились уже быстрее звука, уже космические скорости делят по ступеням — первая, вторая, третья… всякие процессы все быстрее, быстрее идут. Научат машины скорее думать, чем мы сами можем, а мы начнем все отставать, отставать, отставать и не сможем уже управлять всеми этими скоростями… не будем поспевать сами за своим экипажем, который построим…
— Это вы от стеснения мне все рассказываете, или…
— Или, — безнадежно протянул я.
— Вы мне очень нравитесь, — вдруг сказала она и опустила голову, чтобы смотреть на меня поверх стекол очков… я совсем растерялся. — Знаете почему? — я молчал. — Вам не интересно?..
— Нет, нет, очень! — ну, так натурально получилось, что мы оба со смеху покатились…
— Вы фантазер, а врать не умеете! — сказала она серьезно, и я почувствовал в животе пустоту, пульс в голове и полное отсутствие ног: падаю и все… — Мне не хочется с вами расставаться! Денег нет — не возражайте, я знаю: раз у меня нет, то и у вас нет. Остается что? Идем ко мне — там тетка, но она переживет. Пошли!
— Как тетка? — это меня сразило.
— Тетки были у всех знаменитых людей: Тома Сойера, Оливера Твиста, Давида Коперфильда…
— И у меня тетка! — я всегда вставляю не к месту.
— Вот и познакомились…
Кулинич отозвал меня в сторону:
— Учти, не пренебрегай моим советом. У нас институт не теоретической физики, им нужен результат! Из маленькой установки большой результат выдать трудно, не отказывайся от своей трубы. Во-первых, она гремит на весь район, во-вторых, на ней надо в три смены работать, в-третьих, на тебя вся лаборатория тогда трудится, понял?
— Что?
