— Ноу, ноу, ноу! — он вообще был англоманом. — Я просто хотел тебе сказать, чтоб ты языком не болтал — все обратно вернется…
— Куда?
— Сюда, — он как-то сосредоточился, даже брови сдвинул.
— Что вернется?
— Слушай, Коля, наивность это превосходное качество для жизни, но иногда хуже подножки!
— Объясни!
— Ты знаешь, кто она?
— Люся? — удивился я.
— Да! — просто воскликнул Иванов.
— А почему это обсуждать надо…
— У вашего завлаба, Бороды, есть свояк, ты знаешь что такое свояк? Брат жены, — он всегда сам отвечал на свои вопросы. — У свояка есть сводная сестра, это ее дочь.
— Кто? — запутался я в родстве.
— Люся. Дочь сводной сестры брата жены Бороды…
— И…
— А свояк — это замдиректора патентного… понял?
— Так они, что — после работы проводят семейное межведомственное производственное совещание по селектору каждый день? — разозлился я.
— Ты же светский человек, Николай, — эта новость меня сразила.
За бутылку спирта, которую я выменял на пакет термопар у «эксплуататоров» — так мы звали цеховую бригаду эксплуатационников, Михалыч подобрал мне все недостающие фланцы, болты, переходы, стяжки, а чего еще не хватило — выточил. Теперь я мог на своем столе делать один то, что раньше на огромном стенде всей лабораторией… а проще сказать: на каждый опыт три минуты. Пеки точно, как блины на сковородке. Сходство не образное, а фактическое… Я приходил в шесть утра, включал все свое хозяйство и грел часа три, четыре, а потом, когда все уходили на обед, работа замирала, никто ничего не включал и не выключал, и напряжение в сети переставало скакать — я проводил свои опыты и пек данные. Самописец взвизгивал от восторга, лента шипела, потихоньку, от удовольствия хрюкал клапан, и на душе было просто и пусто, потому что душа уходила в то, что я делал руками, а это всегда успокаивает и укрепляет.
За окном уже дробила ранняя зима, хотя было время средней осени. Но тетя Саша вчера, когда я опоздал из булочной и заговаривал ей зубы, сказала, что нынче все приметы прахом пошли, потому что небо продырявили ракетами и толку никакого нет на приметы оглядываться — все не совпадает.
В толстом журнале на английском я вычитал, что кто-то в каком-то Массачусетсе сделал нечто подобное… читал, читал и решил, что ничего не могу вычитать из-за своего немощного английского. Тогда я позвонил Люське, отпросился с обеда и срочно поехал мыкать истину. Но Люська быстренько все перевела мне слово в слово, точно, как я, сказала мне, что у меня экселент флюент инглиш, и что я болван, потому что надо такие вещи сразу патентовать. Они, капиталисты, наверное, так и сделали, а в статье секреты не выдают, а мы русские разгильдяи, а я — главный разгильдяй, пишу статьи да еще приплачиваю редакторам, чтобы мои секреты по миру пустили скорее, и что мне надо срочно подавать на патент, а уж она позаботится, чтобы все быстро оформилось… Потом она сняла очки, свела лопатки под свитером, так что грудь у нее стала в два раза больше… Я уже знал, что будет дальше, и с ужасом смотрел на дверь, а она махнула рукой, мол, черт с ними, она все понимала раньше, чем я успевал сказать, и стала целоваться… Так больше никто не умеет… Мне вообще до сих пор кажется, что если бы не очки, они ей очень мешали, она бы целый день только и целовалась… здорово у нее это получалось…
Авдошкина меня так запугала, что я потащился в свой институт, откуда выпустился только недавно, и пошел по нахалке на кафедру. Профессор вспомнил меня, потому что он еще тогда сказал, что в его практике первый случай, когда студент весь семестр практически прогулял, а экзамен сдал на отлично. Правда, «отл» он мне тогда не поставил, и мы с ним поспорили, кто прав: снижать на балл за то, что я не ходил на его лекции, или ценить то, что я на экзамен в башке принес, а не табель посещений… Но мы так и не решили, кто прав… вернее, я вовремя опомнился и унес ноги, потому что, честно говоря, не надеялся с первого захода проскочить у него — вся надежда была, что попаду сдавать к другому… Но он весь поток по фамилиям помнил, и сам вызывал тех, кто на лекциях не бывал, а спрашивал именно так, как излагал — свою теорию. Я его обхитрил, конечно, но не стал рассказывать, что вместо учебника взял в библиотеке две его диссертации — кандидатскую и докторскую — и мне хватило, значит.
— Ты — балды! — сказала мне Люська. — Кто же без предварительного звонка такие вещи делает.
— Так он же согласился посмотреть мои результаты и выводы.
— Он-то согласился, конечно, ему такой куш в руки сам плывет, а что у тебя скажут?
— Что?
— Что ты за спиной Бороды делаешь работу в его лаборатории на сторону! А?
— Не может этого быть!
— Коля, знаешь, что я придумала? — она сняла очки и указательными пальцами придавила уголки глаз у носа. Я уже весь напрягся и начал таять, но она близоруко приблизилась ко мне и объявила: — Нам надо пожениться, — я так обалдел, будто стукнулся лбом в торец поручня, когда троллейбус затормозил…
— Да?
— А ты разве сам не понимаешь? В каких условиях ты работаешь, как питаешься, как спишь…
— Я…
— Единственно, что у тебя хорошо — это вечера… Согласись… потому что ты со мной…
— Ну… — я успевал произнести только междометия.
— А когда ты без меня, то я схожу с ума… а ты делаешь глупости…
— Но…
— Знаешь, мне уже много лет! — она так скосила глаза, что я испугался — вдруг выскочат набок.
— Как? — теперь у меня глаза на лоб полезли.
— Ну, в таком возрасте раньше незамужняя девушка считалась старой девой!
— Очень старой? — спросил я. Мне полегчало.
— Ты не хочешь на мне жениться?! — это было так неожиданно и тоскливо, что я просто растерялся. — Тогда скажи и больше не ходи со мной. Что мы мерзнем по подъездам и скамеечкам?! Это что — тоже эксперимент на выносливость, что ли? — она мне очень нравилась, когда начинала сердиться — вот тут пробивался такой темперамент, что никакие очки не помеха.
— Лю-юся! — сказал я. — Я не могу сразу и жениться, и делать диссертацию.
— Как? — удивилась Люська. — Странно. Я же и хочу тебе создать условия. Тебе. Ты знаешь, у меня какое предложение есть, — я замер в ожидании. — В Интурист приглашают, и не в автобусах таскаться, а в контору… с моими тремя языками… Понимаешь? — я вспомнил, что мне говорила Авдошкина, что внушал Андрюша, даже вспомнил, что небо у нас все в дырках, и информация просто улетает в разные стороны и засыпает мир — падает на головы прохожих, вспомнил и испугался. Одно дело — кропать диссертацию, чтобы выбраться из болота, а другое, когда тебе приносят жертву, создают условия, а ты должен их отрабатывать: делать открытия какие-то, патентовать, секреты прятать… да какие у меня секреты? С девяносто рэ на триста тридцать скакнуть — вот и все! Потому что, если на девяносто жить, то никогда себе приличные импортные сапоги не купишь, а у меня жутко мерзли ноги в этом проклятом «Скороходе», хотя ходил он действительно быстро, благодаря тому, что ноги-то в нем мерзли.
— А как же твоя книга по патентоведению? А кто мне патент толкать будет? — ухватился я за последнюю соломинку. Но Люська тут же обломила ее.
— Дурачок, связи остаются — это единственное, что нас не покинет! — и тут она основательно сняла очки.
Утром сразу за дверью я наткнулся на Кудряшову и Кулинича, они еще, видно было, не дошли до своих столов и что-то важное обсуждали на ходу вполголоса. Почему-то я вдруг решил, что меня. Когда мы
