Вечер?ло. Солнце зашло давно, а полъ-неба все еще гор?ло словно пожаръ. На станиц? слышались п?сни, а отъ качелей несся р?звый хохотъ и проносился по слобод?. По задворкамъ тихо крался казакъ, оглядываясь по сторонамъ, — все тотъ же Марусенокъ. Шигаеву всего 20 л?тъ, и въ станиц? Яксайской онъ первый красавецъ и умница, первый мотыга и пьяница; къ тому же Марусенокъ, бывало на майдан?, хоть малол?токъ, голосъ подавать — первый былъ, д?ло разсудить, расправу казацкую учинить, краснобайствовать не хуже Чумакова, супротивниковъ и несогласниковъ припереть и осм?ять — онъ же первый. Товарищей подпоить, перепить и набуянить; по оврагамъ да по рощицамъ съ казачками возиться, а ночью красться ради нихъ — онъ тоже первый. И теперь не даромъ Марусенокъ б?житъ на выгонъ; ждетъ его близъ р?чки, подъ вязомъ, Груня, родственница стараго и почитаемаго казака Матв?я, чтo должность старшины правитъ на станиц?, и первая красавица изъ вс?хъ казачекъ станичныхъ.
Разцаловалъ ее Марусенокъ въ десятый разъ, посадилъ на траву и глянулъ пристальн?е.
— Что ты въ печали… Аль б?да какая?
— Д?дуся моего нашли въ степи… Привезли. Убитый! Груня заплакала. Безъ него за?дятъ меня. Одинъ заступникъ былъ.
— Эхъ ма! В?даю да запамятовалъ, что онъ теб? д?дъ. У меня своя забота, Груня! Вo вакая! и малый показалъ на горло. Ну, не кручинься, сладимъ твое горе. Марусенокъ ут?шалъ казачку на вс? лады, а она все тихо плакала, утираясь рукавомъ. Небось, не скажетъ казакъ, что женится на сирот?; а пустословьемъ ут?шаетъ. Чрезъ часъ казакъ прощался со см?хомъ.
— Теперь не время мн?! Не нын? — завтра, такое на станиц? будетъ… только бы приц?питься намъ къ чему! А то — ахти-будетъ! Давно небывалое! Прости, голубка. На зар? нав?даюсь къ теб?.
— У насъ жe покойникъ… д?дусь. Да и старшина сказывалъ: увижу еще Марусенка, застр?лю саморучно.
— Небойсь. Выходи въ огородъ, не придешь — въ самыя с?ни прил?зу. Прости! И разцаловавъ д?вушку, Шигаевъ припустился въ станицу. Долго гляд?ла Груня въ полусумрак? ему восл?дъ, и когда онъ уже въ улиц?, на б?гу, обнялъ проходившую съ ведрами казачку, ради пот?хи — д?вушка тяжело вздохнула и тихо побрела домой.
Около полуночи. Спитъ Яксайская станица. Въ хат? Зарубина окна заставлены и зав?шены и въ главной горниц? св?тло какъ днемъ. За большимъ столомъ сидитъ русый молодецъ въ св?тло-синемъ кафтан?, нароспашку, подъ которымъ видна тонкая шелковая рубаха.
Вокругъ него за т?мъ же столомъ разм?стились семь казаковъ: Чика, Шигаевъ, Чумаковъ, Емельянъ прозвавшiйся купцомъ Ивановымъ и трое донцовъ — Лысовъ, Твороговъ и Овчинниковъ.
Давно уже сов?тъ держатъ они и теперь замолчали и стали лица угрюмы.
— Такъ, государь! вымолвилъ Чика. Остеръ топоръ, да и сукъ зубастъ. Ничего не вымыслишь. Ступай до времени къ Чумакову; тамъ въ Каиновомъ-Га? всяка рука коротка, а зд?сь накроютъ — б?да. А дождемся погодки — я за вами слетаю.
— Н?ту, кумъ, вымолвилъ Чумаковъ. Я назадъ не по?ду! Буде атаманствовать.
— Св?дается старшина, тебя и скрутятъ, да въ правленiе яицкое.
— Небось! Живаго не свезутъ. Н?ту. Надо разсудить паки…
— Пов?щенье объ легiон? есть готовое да этимъ однимъ не возьмешь… А еще н?ту ничего! разсуждалъ Чика.
— Деньгами, говорю! вымолвилъ русый.
— Одн?ми деньгами, государь, тоже бол?е десятка, аль двухъ не сманишь, зам?тилъ казакъ Овчинниковъ.
— По мн? зажги станицу съ угла, да и пусти, что старшинская рука жжетъ, вымолвилъ Лысовъ.
— А форпосты?.. Хоть Кожихаровъ форпостъ для начала? спросилъ Чумаковъ.
— Чтo форпосты? Бударинскiй нашъ, прямо голову кладу, отозвался Чика. Да много-ль тамъ? Двадцать челов?къ, да одна пушка… Чтожъ это? Съ Яксая треба хоть пять десятковъ казакъ добрыхъ.
— На Бударинскомъ форпост? бол?е двадцати казакъ! вымолвилъ Ивановъ, но снова наступило молчанье и никто ему не отв?тилъ.
— Вотъ что, государь, и вы, атаманы. Обождемъ дня три какiя в?сти придутъ отъ Ялай-Хана. Коль заручится сотней татаръ, ну и см?кнемъ тогда. Я еще останусь у Чики. Въ три дня много воды yтeчетъ!.. р?шилъ Чумаковъ. Русый всталъ, вс? казаки тоже поднялись и вышли въ другую горницу. Скоро вс? разлеглись тамъ спать по лавкамъ. Молодой русый, оставшись одинъ, потушилъ огонь, отворилъ окно и выглянулъ, вдыхая вечернiй воздухъ.
Ночь была св?тлая и тихая, и высоко стояла въ неб? луна, разливая св?тъ. Степь, станица, сады и бахчи, все плавало въ таинственной, серебристой синев? ночной… Узенькая и извилистая р?чка ярко- б?лой тесемкой вилась изъ станицы и уходила въ степь; кой-гд? черными пятнами стояли на ней островки камышевые. Затишье чудное опустилось на всю окрестность и надъ вс?мъ сiяла луна. Мимо нея б?жали маленькiя желтоватыя облачки, изр?дка наб?гали на нее; тихонько уходила и пряталась она за нихъ, и меркла окрестность… Но вдругъ луна снова выплывала и снова сiяла среди неба… а уходящая т?нь скользила по хатамъ и садамъ. Словно играла луна съ облаками или съ людьми, то прячась, то выглядывая.
— Изъ за чего? думалъ молодой малый… Жить бы мн? тихо и смирно въ уголк? своемъ, не зат?вая погибельныхъ подвиговъ, и прошла бы жизнь моя такъ же вотъ, какъ облачки эти проходящiя: пожелала она иного… громче да славн?е, и сгубитъ, потеряетъ любовника! А если?..
И чудная картина возставала на глазахъ его… Кремль златоглавый… Звонъ колокольный… Толпы несм?тныя и оглушительные клики. Высоко стоитъ онъ на башн? зубчатой и у ногъ его кишитъ этотъ людъ… Они около него, ея рука въ его рук?… Она счастлива и любитъ его…
Но что это за огонекъ за этой толпой въ конц? Кремля? Н?тъ! то не Кремль… Огонекъ этотъ зд?сь, въ конц? станицы? Это в?рно хата старшины… Вс? окна растворены и осв?щены, черныя фигуры шевелятся подъ ними на улиц?. Тамъ заупокойная служба… Тамъ лежитъ старый казакъ, изм?ной убитый…
— Помереть и теб? окаянно середи степи!! Посл?днiя это слова?.. Безсмыслица! Злоба убитаго иль гласъ пророческiй? Н?тъ, вздоръ! Полно думать объ стариковыхъ словахъ…
Наб?жала снова тучка на луну… Т?нь опять пошла по станиц?. Скрыпнула калитка близь окна и шопотъ слышится…
— Твороговъ, пойдемъ со мной. Я къ Груньк?, ты къ Маньк?… хаты рядомъ… И два казака двинулись по улиц?.
— Обида, луна торчмя торчитъ… хоть бы в?теръ ударилъ да заволокъ ее облачищемъ. И видать и слыхать, какъ днемъ!
— Небойсь! Тамъ вс? Богу молятся. А на зорьк?… мы…
— Ножъ… Марусенокъ…
— Не въ первой… А то н?тъ!.. Гораздъ, братъ. И смолкли голоса, удаляясь по слобод?.
— На свиданье! подумалъ русый. Повсюду ты смотришь, луна… Много-ль свиданiй въ эту ночь на глазахъ то твоихъ?.. Марусенокъ… Огоньки и черныя фигуры… Гораздъ, братъ!.. Помереть и теб? окаянно!.. И молодой малый уже дремалъ у окна.
Красный кругъ опустился надъ лохматымъ деревомъ, спрятался за него и сквозитъ вязъ большой, такъ что вс? в?точки видно на красномъ пятн?… То луна уходитъ за край степи… У храма зарумянилось небо и чернымъ столбомъ перер?зываетъ колокольня уже ал?ющiй небосклонъ. В?терокъ пронесся, вздрогнули в?тки и листья и перекликаются задорно п?тухи по всей сонной станиц?. Скрыпнули гд? то ворота и стукнули тяжело. Какая то густая кучка птицъ пронеслась чрезъ улицу, донесся издали топотъ частый по земл?. Скачетъ кто? Иль можетъ кони казацкiе, ночевавъ въ степи, поскакали гурьбой къ водопою? И вотъ опять все стихло какъ мертвое. Знать еще малость вздремнуть зaхот?лось станиц?… Но вотъ, вдругъ, что-то хлестнуло по воздуху, раскатилось во вс? края и будто дробью посыпало по хатамъ и по степи…
— Это выстр?лъ!.. думаетъ молодой русый въ просонкахъ.
— Палятъ! Кому палить теперь? думаетъ Чика въ другой горниц?. Ишь атаманы то, до страшнаго суда рады спать!.. Чика потягивается и з?ваетъ, сладко глядя на спящихъ по скамьямъ. Топотъ слышенъ на
