направились к своим местам. Зал был наполнен прихожанами, которые, по правде сказать , пялились исподтишка на нашу гостью (Уверен, что при этом говорилось что-то вроде «Она — не одна из нас»). Никто не обернулся, чтобы посмотреть в открытую — за исключением миссис Родс, чьи девяносто-с-лишним (весьма изрядным лишним) — могли послужить смягчающим обстоятельством. Но почтенная публика наблюдала и за миссис Родс. И не могла не отметить, улыбку, последовавшую вслед за этим. Ага, ведьма даёт добро.
На этот раз мы пели спокойнее (тише, чем прошлым вечером), и могли слышать монотонное бормотание преподобного Линдли . Мой отец выучил урок, и, надо признать, выучил неплохо. Дыхание он переводил в паузах между фразами, а не как Линдли — где попало.
Проповедь «Господь милосердный», показала, что преподобный пребывает в курсе мировых событий. Он упомянул конфликт в Юго-Восточной Азии и предложил задуматься хотя бы на Рождество, так ли нужен Господу мира Мир в войне.
Милостью Божьей, Линдли страдает астмой, так что его проповеди выдыхаются довольно быстро.
Обретя благословление, мы отошли к ступеням церкви. Где состоялся повтор встречи, имевшей место после игры Гарвард-Йель. С той разницей, что этим утром все были вполне трезвы.
« Джексон!» « Мейсон!» « Гаррис!» « Бэрретт!» « Кэбот!» « Лоуэл!»
Боже!
Промежутки между приветственными воплями заполнялись абсолютными пустяками. У мамы тоже нашлись знакомые, чтобы поприветствовать. В более спокойной манере, разумеется.
А потом вдруг некто отчётливо завопил:
«Ма-арси, дорогая!»
Я резко обернулся и увидел свою девушку, обнимающую кого-то.
Это был очень древний «кто-то», иначе несмотря на церковь, пришлось бы ему глотать собственные зубы. Предки конечно моментально оказались рядом, стремясь узнать, кто же приветствовал Марси с таким энтузиазмом.
Добрый старый Стендиш Фарнхэм всё ещё сжимал Марси в объятиях.
— О, дядя Стендиш, какой замечательный сюрприз!
Мама воодушевилась. Марси — племянница этого достойнейшего «одного из нас»?
— Ма-а'си, что могло вытащить такую столичную штучку в наши ва'ва'ские к'ая? — поинтересовался дядюшка Стендиш, растягивая слова где-то на ширину Бостонской гавани.
— Она у нас в гостях , — вмешалась мама.
— О, Элисон, как замечательно, — сказал Стендиш и подмигнул мне, — бе'егите её от вашего па'ня.
— Мы сдуваем с неё пылинки, — невежливо ответил я. Кажется, до него дошло.
— Вы родственники? — спросил я, желая, чтоб старый Стендиш наконец убрал руку с талии Марси.
— Только по привязанности. Мистер Фарнхэм и мой отец были партнёрами, — ответила она.
— Не па'тнё'ами, — настаивал он, — б'атьями.
— О, — произнесла мама, в надежде на сочные подробности.
— У нас была па'а заводов, — сообщил Стендиш, — Я п'одал их, после сме'ти её отца. Пропал ку'аж.
— В самом деле? — спросила мама, безуспешно пытаясь подавить целый Везувий любопытства (Похоже, Стендиш считал само собой разумеющимся, что нам известно, кто был отцом Марси ).
— Если будет минутка, загляни ко мне вечерком, — сказал старый Фарнхэм на прощание.
— Мне надо возвращаться в Нью-Йорк, дядя Стендиш.
— А-а, маленькая занятая девчонка, — радостно завопил он, — и тебе не стыдно уди'ать от нас, как какой-то п'еступнице?
Он чмокнул её и повернулся к нам.
— Следите, чтобы она ела. Сколько я помню маленькую Маа'си, она постоянно сидит на каких-то диетах. С Рождеством!
Тут его осенило:
— И — удачи тебе, Маа'си. Мы все гордимся тобой.
Обратно нас привёз отец. В очень многозначительной тишине.
Обед накануне Рождества. Отец раскупорил бутылку шампанского.
— За Марси, — сказала мама.
Мы подняли бокалы. Марси чуток смочила губы. В нарушение собственных принципов следующий тост я предложил во славу Иисуса.
Нас было шестеро. Те же, плюс Джеф, мамин племянник из Вирджинии и тётя Элен, незамужняя сестра моего деда. По-моему, она помнила ещё Мафусаила, со времён, когда они вместе учились в Гарварде. Элен была глухой, а Джеф ел так, будто его мучили глисты. Так что особых изменений в разговорах не ожидалось.
Мы отдали должное славной птице.
— Скажите это Флоренс, не мне, — смутилась мама, — она встала рано утром, чтобы приготовить её.
— Приправы просто фантастические, — изрекла моя одна моя Нью-Йоркская знакомая.
— Устрицы из Ипсвича, в конце концов, — ответила мама.
Угощение было в разгаре, мы с Джеффом соревновались за звание обжоры дня.
К моему удивлению, на столе возникла вторая бутылка шампанского. Я смутно отметил, что пьём только мы с отцом. Честно говоря, смутность эта объяснялась тем, что большую часть выпил именно я.
Неизменный пирог с фаршем, потом кофе в гостиной — и вот уже три часа дня.
Отъезд в Нью-Йорк пришлось немного отложить — дабы желудок мог утрястись, а голова — проветриться.
— Марси, вам не хотелось бы немного погулять? — спросила мама.
— С удовольствием, миссисс Бэрретт.
Они вышли.
Остались мы с отцом.
— Я бы тоже не отказался проветриться, — сказал я.
— Не имею ничего против, — ответил он.
Когда мы надели пальто и вышли на зимний мороз, до меня дошло, что именно я попросил его об этом променаде. Вполне можно было найти отговорку — тот же футбол, например, как сделал Джеф. Но нет, мне хотелось поговорить. С моим отцом.
— Она очаровательная девушка, — сказал он. Не ожидая моего вопроса.
Но это и было то, о чём я надеялся поговорить.
— Спасибо, отец. Я тоже так думаю.
— Она кажется... достойной тебя.
Мы были в лесу. Окруженные только облетевшими деревьями.
— Скорее я... достоин её, — сказал я наконец.
Отец взвесил каждое слово. Он не привык к тому, что я соглашаюсь с ним. После стольких лет военных действий он несомненно ожидал подвоха в каждом слове. Но постепенно до него стало доходить. Он спросил:
— Серьёзно?
Мы двинулись дальше. В конце концов, я поднял глаза и тихо ответил:
— Хотел бы я знать.
Хотя прозвучало это довольно таинственно, отец почувствовал, что я честно пытаюсь высказать то, что чувствую. Растерянность.
— Это... проблема?
Я посмотрел на него и молча кивнул.
— Кажется, я понимаю, — сказал он.
Как? Я не рассказывал ему ничего.
— Оливер, нет ничего неестественного, что ты всё ещё страдаешь, — его проницательность застигла
