Приказал поставить Антона на ноги.
– Держись, брат, ты ещё со своими овцами повоюешь! – сказал ему князь и уехал.
...И тайна была открыта Абраму в ночном видении.
За это поблагодарил Абрам Бога такими словами:
– Да будет благословенно имя Твоё от века
и до века. Ибо в имени Твоём и сила и мудрость!
Только Оно изменяет времена, низвергает
царей и даёт им власть. Имя Твоё открывает
глубокое и сокровенное, мудрым увеличивает
их мудрость, а рассудительных одаривает знанием!
Это имя Твоё открыло мне то, о чём я молил Тебя!..
...Много лет спустя, после того дня, когда мне явился голубой искрой чудесный зимородок, – едва ли не полвека, когда, казалось бы, память не должна уже хранить этой дерзкой птицы, – приснился мне сон. Как в реальной жизни, тучей летали шпаки над вишнями, такой же стаей во сне окружили меня зимородки. А я стою на большом и крепком мосту из железобетона. Этот мост – эстакада для машин, только машин нет, одни зимородки везде сидят. Большие, перья переливаются на солнце. Красивые! – глаз не отвести. И как в кинокартине ужасов лежит посередине моста в тельняшке молодой, крепко сбитый паренёк. Я знаю, что ему двадцать четыре года. И лежит он с большой раной в груди, а зимородки клюют эту кровоточащую рану, выдёргивают из неё мясо. И стоит рядом моя невестка, ждёт «скорую», потому что это её сын лежит. Он жив, даже время от времени сгоняет обнаглевших ненасытных зимородков со своей груди. Там, во сне стояла солнечная погода, день был летний. Вне бетонки – горы, долины в сочной зелени.
Проснулась я в смятении: многочисленная стая зимородков настолько нереальное и потрясающее зрелище!
Явно – сон провидческий. Только надо его правильно растолковать, тогда несчастья не случится. Давно я заметила, что сны не надо воспринимать с неотвратимостью беды. Их надо расшифровывать в пользу позитива. И если здесь правильно истолковать символику сновидений, то в будущем можно предотвратить беду. Но ни в одном соннике не найдётся объяснение символа зимородка...
...Когда отлежался Антон косой и хромой, был отправлен в имение Воронцова в Павловский уезд. Там ждала его барская отара. В семье родного дядьки Данила, брата Марфуши, умершей при рождении Антона, было отведено ему место в кошаре рядом с овцами. А что бы ему ещё делать, такому израненному? Михайла Семёнович, князь светлейший, давал вольную. Только на что Антону воля? Куда податься? Кто его ждёт и где? Без защиты светлейшего пропадёт...
В семье дяденьки родного прилепили ему кличку презрительную – КОсынко, очень даже не прозрачный намёк на отсутствие у него одного глаза. Было ему тридцать девять аж лет, или около того. И как такому старому, кривому и косому заводить семью? Не жить же бобылём. Нашлась сиротка Настасья, на двадцать два года моложе. Но некуда ей было деться и не к кому приткнуться. Помогала «дяде Антону» управляться с отарой. Правда, всё больше по хозяйству. А «дядя» – Антон – не будь дурак, пригрел, приголубил Настюшку...
Хорошо им было на берегу малюсенькой речки, с вишнёвыми садочками, с белыми горами, откуда в самый жар доносился благостный дух богородской травы. Издавна стояли тут графские кошары, а пастбища были не меряны – все окрестные горы. И за местом закрепилось название по имени дядьки Данилы, поскольку он был главным овчаром во всей округе: и речку, и кошары называли люди просто Данилом.
Вскоре, уговорил Антон Настасью, повенчались они в Воронцовской церкви. Когда родила молодая жена первенца, пошли крестить его. Батюшка в церкви огласил, что по святцам быть младенцу Абрамом. Тут и вспомнил Антон встречу свою с саранчовым главнокомандующим. Такой был чудной: по Абраму – наш, по Ганнибалу – не наш...
Слышал он давно уже, спустя лет десять-пятнадцать после встречи, от графа Воронцова, что застрелен был тот его мимолётный знакомец. «Как собаку уложил саранчового генерала мсье Жорж Дантес», – с нескрываемым презрением сказал Михаил Семёнович и добавил совсем непонятное Антону слово: «Браво!»
У Антона «как собаку» вызвало протест. Разве ж о человеке можно так говорить? Его же нету уже. Некому и заступиться. Жалко, даже имени его не спросил, только запомнил, как звали его прадеда. Абрам!.. Да, пусть и его первенец тоже будет Абрамом называться. Не Ганнибалом, а Косенковым...
Во-о-от он, откуда пошёл род Абрама Косенко, Антонова первенца! Абраму было шестнадцать лет, когда умер его отец от старых ран. Умер день в день с отменой крепостного права.
Абрам и его матерь Настасья остались одни. Сёстры его, Марфа и Оксана, поумирали одна за другой, не достигнув и трёх лет от роду. Абраму пришла на ум хорошая мысль жениться на девушке Вере, которую родители пристроили в господские кошары ещё с пяти лет. Ей приходилось и за ягнятами присматривать, и за только что родившимся Абрамом. Была она Абраму и няней, и старшей сестрой. Повенчался он с Верой, забрал свою матерь, десяток своих овец и пошли втроём искать свободной земли где-нибудь подальше от воронцовских угодий.
Так они добрели до речки Подгорной, у подножья меловых гор. Как же похожи эти места на оставленное Данило! Прапрадед мой, Абрам, также по утру пришёл на берег речки прополоскать после сна глаза, увидел красавца зимородка и решил, что коль такие райской красоты птицы обитают на берегу, то тут и есть рай на земле!
Когда я рассматриваю карту, отыскиваю на ней речку Данило с таким же селением по двум берегам. Вижу, что дорога моего прапрадеда лежала на восток с небольшим отклонением на юг. И на его пути стояло селение Сухое Данило – там нет речки. И ещё одно селение с непривычным для здешних мест названием Момотов. И я словно спотыкаюсь об него! Так кто не знает, момот – это тот же самый зимородок! У птицы момота спина, крылья и хвост тёмно-зелёного цвета, маховые перья снаружи голубые, нижняя часть тела – зелёная с ржаво-коричневым оттенком. Ещё до восхода солнца раздаётся печальный и отчётливый его голос: «гуту-гуту», будто возвещает он всех о наступлении дня. Но самое тут загадочное, что момоты водятся только в Бразилии, не в России. Во время своего проживания в Англии, бывал юный граф Воронцов в королевском дворце. Видал там чучело дивной птицы прозванием момот, а когда, вернувшись, увидел зимородка в родных краях, то и назвал луг у речки – Момотов...
...Но когда шли они мимо рощи,
услыхал Абрам, понимающий язык
птиц, рыб, зверей и деревьев, что
поёт свою печальную песнь тамариск
и все триста тридцать одна ветвь его
стенают об Абраме...
...И вот приходит озарение! Ведь огромная стая зимородков – это весь наш ильинский род! Именно сейчас, когда я ощущаю жгучую потребность добраться к истокам отцовского рода, мне и приснился этот сон. А мой, лежащий с кровавой грудью, внук – тот, кому это тоже надо будет в будущем. Кровная связь потянется из его груди к тем же истокам. Станут и его терзать воспоминания, задевая самое сердце! Вот она и рана в груди, вот и предки-зимородки, клюющие её. И чтобы не бродить ему по иссохшему руслу реки Памяти-и-Забвения, я, его бабка Катерина, свято берегу для него родники, питающие ту реку.
