– Она упала за борт. Вытянули сетью.
Вся троица уставилась на Аркадия.
– Зачем же тебя хотел Буковский? – вновь спросил Гурий.
Аркадий не знал, как объяснить. У каждого свое прошлое. Гурий всегда был дельцом, который действовал не только в рамках закона, но и преступал их порой. Колю из института отправили прямиком в лагеря, а Обидин курсировал между пивной и церковью. Аркадию приходилось жить с такими людьми с тех пор, как он покинул Москву: ничто не сближает больше, чем ссылка. По сравнению с разношерстным народом Сибири Москва казалась скучным местом, где обитали чуть ли не сплошные аппаратчики. Из раздумий его вывел резкий стук в дверь. Он даже был рад снова увидеть лицо Славы Буковского, хотя тот и вошел с насмешливым поклоном и обратился к Аркадию с издевкой:
– Товарищ следователь, вас хочет видеть капитан.
Глава 3
Каждый смог бы признать в Викторе Сергеевиче Марчуке капитана, даже когда тот не носил форменного кителя с золотыми нашивками. Аркадий видел его портрет у Дома моряков во Владивостоке – один из многих гигантских портретов передовых капитанов Дальневосточного рыболовного флота. Художник смягчил резкие черты лица Марчука и так «затянул» его в пиджак и галстук, что капитан выглядел, будто проглотил гладильную доску. У живого Марчука лицо словно было вырублено из дерева, обрамлено аккуратно подстриженной черной бородой, придававшей ему бравый вид, а на палубе корабля он всегда появлялся в шерстяном свитере и заношенных джинсах. В жилах его текла смесь азиатских и казацких кровей. Сибиряки во многом определяли лицо этой страны: новосибирские экономисты, иркутские писатели, владивостокские моряки.
Сейчас капитан сидел за столом, задумчиво глядя на бумаги, разложенные перед ним: личное дело матроса, книга кодов, шифровальная таблица и еще два листа, первый из которых был испещрен цифрами, в некоторых местах обведенными красным карандашом, а второй – буквами. Марчук поднял взгляд и посмотрел на Аркадия, как бы стараясь поймать его в фокус. Слава Буковский вежливо отступил на шаг, чтобы не попасть в поле зрения капитана.
– Знакомство с членами экипажа порой бывает очень любопытно, – Марчук кивнул на личное дело. – Так значит, вы бывший следователь… Я запросил по радио дополнительную информацию о вас, матрос Ренько. И мне ее прислали. – Крепкий палец капитана постучал по расшифрованной радиограмме. – Итак, старший следователь Московской прокуратуры, уволен по причине политической неблагонадежности. Впоследствии вас видели в одном из пригородов Норильска. Ну, это ничего, многие лучшие представители нашего народа провели в этих краях долгие годы, пока их не реабилитировали. В Норильске вы работали ночным сторожем. Вероятно, вам, бывшему москвичу, по ночам там было холодновато?
– Я разжигал три костра из пустой тары и садился между ними. Со стороны это, наверное, напоминало языческий ритуал.
Марчук закурил, а Аркадий тем временем оглядел каюту капитана. Пол был устлан персидским ковром, в углу стоял диван, на стенах разместились книжные полки с литературой по морскому делу. Были также в каюте телевизор, радиоприемник и старинный письменный стол размером со спасательную шлюпку. Над диваном висела фотография – Ленин выступает перед моряками. Три часовых циферблата показывали местное, владивостокское и гринвичское время. Распорядок на корабле поддерживался по владивостокскому времени, а расчет курса шел по Гринвичу. А в общем, каюта капитана напоминала бы рабочий кабинет на берегу, если бы не светло-зеленые переборки вместо стен.
– Вы были уволены за порчу государственного имущества. Наверное, имелась в виду пустая тара. Потом вы поступили работать на скотобойню.
– Да, я затаскивал оленей на бойню.
– Но и оттуда, как здесь сказано, вы были уволены по причине политической неблагонадежности.
– Я работал с двумя бурятами, не знавшими русского языка. Может быть, олени донесли?
– В дальнейшем вы завербовались на каботажный траулер на Сахалине. Вот это меня очень удивляет, матрос Ренько. Завербоваться туда может только полный идиот – каторжный труд за мизерную зарплату. А команды? Мужья, скрывающиеся от уплаты алиментов, преступники в бегах и, кто знает, возможно, даже убийцы. И всем на это наплевать, потому что на Дальнем Востоке не хватает матросов. Все же вас снова уволили и снова по той же причине. Расскажите, что же вы такого натворили в Москве?
– Я работал.
Марчук раздраженно разогнал рукой клубы сизого дыма.
– Ренько, вы уже десять месяцев на «Полярной звезде» и никогда не сходили на берег, когда мы прибывали во Владивосток.
Когда матрос сходит на берег, он должен пройти через пограничный пост – пост войск КГБ.
– Я люблю море, – отвечал Аркадий.
– Я лучший капитан Дальневосточного рыболовного флота, – отпарировал Марчук, – Герой Социалистического Труда, но даже я, видимо, не люблю море так, как вы. Однако должен вас поздравить. Доктор изменил свое заключение. Эта девушка, Зина Патиашвили, погибла не этой ночью, а предыдущей. Товарищ Буковский, как председатель профсоюзного комитета, подготовит соответствующий рапорт о случившемся.
– Товарищ Буковский, несомненно, отлично справится с этой задачей.
– Да, он человек старательный. Однако третий помощник капитана – это не следователь. А кроме вас, следователей на борту нет.
– Но он весьма инициативен. Так что мне остается пожелать ему удачи.
– Слушайте, поговорим серьезно. На «Полярной звезде» двести семьдесят матросов, рабочих и технического персонала, включая пятьдесят женщин. Целая советская деревня в американских водах! Слухи о загадочной смерти на борту быстро распространятся. А нам важно, чтобы никто не предположил, будто мы пытаемся спрятать концы в воду или подошли к делу недостаточно серьезно.
– Так значит, американцы уже в курсе? – догадался Аркадий.
