большое наказание для аппаратчика, которого он постоянно боится, – лишиться партийного билета. Молотов, например, был лишен всех постов за то, что тысячами подписывал смертные приговоры жертвам сталинского режима, однако самым большим ударом для него стала потеря партийного билета.
– Быть членом партии – большая честь. Для такого человека, как я, – чересчур большая.
– Я тоже так думаю. – Воловой снова стал перелистывать бумаги, потом обвел взглядом полки с книгами – уж в них-то никогда не найдешь столь нелепой истории. – Наш капитан, разумеется, член партии. Однако, как и многие моряки, он обладает решительным характером, всегда не прочь пойти на риск. Он весьма сведущ в том, как надо ловить рыбу, обходить айсберги и швартоваться в порту. Но политические проблемы, вопросы человеческой психологии – это сложнее, это гораздо тоньше… Конечно, капитан хочет знать, отчего умерла эта девушка, – мы все этого хотим. В настоящий момент для нас нет ничего более важного. Именно поэтому любое расследование должно вестись под должным контролем.
– Мне уже говорили об этом раньше, – кивнул Аркадий.
– Вам говорили, но вы не слушали. Иначе вы бы оставались в рядах партии, государственным служащим высокого ранга, уважаемым членом общества. В вашем досье отмечено, что вы не сходили на берег в течение года. Вы просто пленник на этом корабле, Ренько! Когда мы вернемся во Владивосток, ваши приятели разойдутся по семьям или любимым девушкам, а вас примут в объятия пограничники, та же госбезопасность. И вы это знаете, иначе сошли бы на берег, когда мы в последний раз заходили в порт. У вас нет дома, вам некуда податься. Единственная ваша надежда – получить исключительно положительную характеристику с «Полярной звезды». А характеристику эту буду писать я, это моя обязанность.
– Что вы от меня хотите? – спросил Аркадий.
– Я надеюсь, что вы будете самым подробным образом информировать меня о ходе расследования. Разумеется, втайне от капитана, – ответил Воловой.
– Это пожалуйста. В конце концов, я не веду расследования, просто буду задавать вопросы, и то только завтра. На мне нет никакой ответственности.
– Поскольку Буковский плохо знает английский, вести беседы придется вам, это очевидно. Задавайте вопросы, устанавливайте истину, а потом мы примем соответствующее решение. И еще: никакие данные не должны просочиться к американцам – это очень важно.
– Постараюсь. А что вас устроит – несчастный случай, пищевое отравление? Самоубийство?
– Честь корабля не должна пострадать…
– Самоубийства разные бывают.
– …и репутация несчастной девушки – тоже.
– Да по мне объявите, что она жива, и выберите ее королевой Дня рыбака. Как скажете, так и будет. Составьте любой рапорт – я подпишу.
Воловой медленно закрыл досье, положил его в портфель, отодвинул стул и поднялся. Его красные глазки сузились и еще более покраснели, как у человека, глядящего в лицо своему заклятому врагу.
Аркадий встретил его взгляд. Ничего, мы тоже знаем вашего брата.
– Разрешите идти?
– Идите, – сухо ответил Воловой, а когда Аркадий повернулся, окликнул его:
– Ренько!
– Я!
– Кажется, вы в прошлом специализировались именно на самоубийствах?
Глава 4
Зина Патиашвили лежала на столе, голова – на деревянной подставке. Она была красива, с почти безупречным греческим профилем, который иногда встречается у грузинок. Полные губы, изящная шея и руки, черная полоска на лобке, но волосы крашены под блондинку. Кем она хотела казаться? Северянкой? Она упала в море, коснулась дна и вернулась обратно без видимых признаков разложения – ее окутывало лишь безмолвие смерти. Когда тело попало в тепло после трупного окоченения, плоть на костях обмякла: груди обвисли, челюсть отвалилась, глаза под полуприкрытыми веками закатились, кожа отливала мертвенной белизной. И появился запах. Операционная – не морг, формальдегида не было, и тело наполнило комнату зловонием, какое обычно издает прокисшее молоко.
Аркадий прикурил вторую «беломорину» от первой и наполнил легкие дымом. По-русски так: чем табак крепче, тем лучше. На медицинской карте он нарисовал четыре силуэта: грудь, спина, правый и левый бок.
При вспышке фотоаппарата Славы Зина, казалось, приподнялась, потом опустилась. Сперва третий помощник не хотел присутствовать при вскрытии, но Аркадий настоял, чтобы Слава, и так недовольный, не смог в дальнейшем предъявить ему претензий в какой-то халатности. Это было нечто вроде всплеска профессиональной гордости, но Аркадий не знал, огорчаться ему или смеяться над собой. Приключения потрошителя рыб! Тут Слава защелкал фотоаппаратом, как заправский журналист из ТАССа. Аркадию стало дурно.
– Вообще-то, – сказал доктор Вайну, – мне на этом судне делать нечего. На суше я неплохо приторговывал успокоительными – валерьянкой, пенталгином, даже импортными таблетками. А здесь женщины-работницы – настоящие амазонки. Даже аборты редкость.
Доктор был молодым разгильдяем и обычно принимал пациентов в пижаме и шлепанцах, однако на вскрытие облачился в белый халат, карман которого был заляпан чернилами. Как всегда, он беспрерывно курил сигареты с добавками от морской болезни. Сигарету он держал между мизинцем и безымянным пальцем и всякий раз, когда затягивался, прикрывал остальными пальцами лицо, словно маской. На боковом столе лежали хирургические инструменты: скальпели, пинцеты, зажимы, небольшая дисковая пила для ампутаций. На нижней полке стола лежала одежда Зины.
– Ну, ошибся во времени смерти, с кем не бывает, – заносчиво сказал Вайну, – но кто в здравом уме мог подумать, что невод вытащит ее через день после того, как она утонула?
Аркадий старался курить и рисовать одновременно. В Москве всю эту работу делал патологоанатом, а
