— Какие, однако, у нас в провинции брильянты сокрыты. Как я ранее этого не замечал? — весело обратился к нему ротмистр Иван Великопольский, лихой гусар и не меньший повеса и покоритель женских сердец, чем сам Болховской. Бориса выводила из себя его смазливая внешность и то, что Анна более других говорила с ним о какой-то ерунде, то ли об охоте, то ли о лошадях.
— А вы почаще посещайте родные пенаты, Иван Ермолаевич, еще и не таких обнаружите, — отшутился он в ответ.
— А умница какая! Редко встретишь женщину, в которой все в дивной гармонии: и тело, и душа, и разум, — никак не мог угомониться Великопольский, с вожделением поглядывая на восхитившее его «тело». — Вы не знаете, она будет на спектакле у Панаевых? Ставят «Остана» Москотильникова.
— Полагаю, да. Я сопровождаю ее туда, — вдруг ни с того ни с сего соврал Борис, впервые услышавший о сем эпохальном событии.
Великопольский пристально взглянул на Болховского и увидел в его глазах предупреждение.
— М-м-м… Что-то вы сегодня необычайно серьезны, князь.
— В некоторых вещах я серьезен не только сегодня, — чуть резче, чем хотел, ответил Борис.
Назревала ссора. Но к счастью, Великопольский заприметил Лизаньку Романовскую, которая двигалась им навстречу со своим эскортом.
— О, вижу еще одну фею. Мое почтение, князь. — Он поклонился Борису и, уходя, колко добавил. — Удаляюсь в более спокойные воды.
В этот момент Анна оглянулась, отыскала глазами Болховского. Он мгновенно оказался рядом.
— Позвольте, Анна Петровна, проводить вас, — произнес он то, что она хотела услышать.
Всю дорогу до усадьбы Косливцевых Анна весело щебетала, как дебютантка, впервые посетившая бал. Болховской отвечал односложно, задавая себе один и тот же вопрос. Что его так взбесило?
— Отчего ты такой мрачный, — наконец спросила и она. — Все получилось великолепно. Правда? Думаю, слухи о нас уже поползли по городу.
— О тебе.
— Что обо мне?
— Слухи о тебе, — раздраженно ответил Борис. — Посмотри, как ты одета!
— Господи, — изумилась Анна, — чем тебе не угодил мой наряд? Графиня Эрнестина говорила, что это платье самого модного фасона, даже в столицах не все еще успели такие сшить. Мне оно показалось премиленьким, хотя, признаться, я плохо разбираюсь в подобных вещах.
— Да ты же в нем почти го… Оно же прозрачное, Нюта! А длина? Когда ты идешь, видны твои лодыжки! А декольте? От него же глаз не оторвать, такое оно… откровенное!
— Ты с ума сошел, Борис! — Она недоуменно посмотрела на него, потом рассмеялась. — Послушай себя! Ты же читаешь мне нравоучение. Ты, повеса и вертопрах, — мне, старой деве! Обычно бывало наоборот. С чего ты так разошелся? Это весьма похоже на сцену ревности.
Она весело расхохоталась от нелепости последнего предположения. Болховского, как ведром студеной воды окатило. Конечно. Ревность. Как он не узнал ее? Переживал это чувство тысячи раз, а сейчас не узнал. Почему? Потому что это Анна. Его Анна, в жизни которой, кроме отца и братьев, он был единственным мужчиной. Вернее, другом. И соперничать за ее внимание ему никогда не приходилось. До сего дня.
— Пустое, — буркнул он. — Прости, но мне просто не нравится сия затея, вот я и вышел из себя.
— Извинения принимаются, — великодушно ответила она. — Будем считать это репетицией для будущих сцен, коими ты убедишь весь свет, что потерял голову от страсти ко мне.
«Это, пожалуй, будет не трудно», — обреченно подумал Болховской.
15
Князю Болховскому не пришлось краснеть перед Иваном Великопольским за свою маленькую ложь в том, что он будет сопровождать мадемуазель Косливцеву на домашний спектакль в доме Панаевых. Ибо именно это событие выбрала Анна для еще одной публичной демонстрации перед казанским бомондом интереса князя к своей особе. Другого случая могло и не представиться. Начиналось лето, и дворянство разъезжалось, предпочитая пыли и духоте городских улиц тишь и зелень сельских усадеб.
Надежда Васильевна Панаева, вдова надворного советника Ивана Ивановича Панаева, жила, что называется, открытым домом, радушно принимая у себя не только людей одного с ней круга, но и выходцев из других сословий, для коих пропуском служили литературные или музыкальные таланты и достойное поведение. К сему шагу подвигло Надежду Васильевну многочисленное и одаренное потомство, ею же на свет и произведенное.
В этот теплый июньский вечер на открытой сцене летнего театра Панаевых ценители высокого жанра собрались лицезреть постановку нового детища местного пиита и драматурга Саввы Москотильникова трагедию «Остан». Страсти на сцене бушевали нешуточные, но публика с не меньшим интересом наблюдала и за маленькими пасторальными этюдами, что разыгрывали для них князь Болховской и адмиральская дочка Анна Косливцева.
Вы обратили внимание, господа, как он на нее смотрит? Будто кот на сметану. А ручку время от времени жмет? А ногой ножки касается? И думает, что проделывает это весьма ловко и незаметно. А она-то как веером поигрывает, ой, смотрите, к сердцу поднесла и томно так ресницы опустила, что сие значит на веерном языке наших бабушек? Ах да: «Я питаю к вам нежные чувства». Какой конфуз! Какова бесстыдница! Недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся. Кто такое мог ожидать? Да и князюшка- вертопрах не успел невесту похоронить, а уж на другую нацелился.
— Аннета, перестань выдергивать у меня свою руку, — шептал в это время Болховской, так близко склонившись к Анне, что от его дыхания подрагивали короткие каштановые локоны, едва прикрывавшие ей шею, — иначе все решат, что ты не принимаешь мои ухаживания.
Разрумянившаяся Анна, поежась, чуть отстранилась и несколько неуверенно взглянула в почти черные глаза Бориса. В их глубине что-то дрогнуло и, словно в ответ, внутри ее дрогнула и завибрировала неизвестная ей самой до сего времени струна.
— А тебе не кажется, что ты уж слишком стараешься? — чуть испуганно спросила она, смущенная неведомыми доселе ощущениями, что преследовали ее с самого начала спектакля, с той самой минуты, когда Болховской устроился рядом и посмотрел на нее пылкими веселыми глазами.
— Что, труса празднуешь? Можно и отказаться от нашего плана, — быстро предложил Борис.
— Ни за что! — горячо отозвалась Анна. — Просто мне кажется, что ты заигрываешься. Общество может счесть твои намерения более серьезными, чем они есть на самом деле.
— Кто может судить о моих намерениях, когда я сам в них разобраться не в силах, — пробормотал Борис себе под нос, потом игриво приподнял темную бровь. — А может, тебе неприятны мои ухаживания? Неужели они оставляют тебя равнодушной?
— Ты что вздумал на мне натуралистические опыты ставить? Или впечатлений набираешься, чтобы на старости лет было что в мемуарах отразить? Под названием «Похождения неугомонного князя из рода Болховских с перечислением его ратных и амурных подвигов им самим написанные».
— Глава о тебе, моя прелесть, будет называться «Непоколебимая Анна». Неужели мое хваленое, тобою же заметь, обаяние совсем на тебя не действует?
— Нет, — отрезала Анна, сосредоточенно глядя на сцену, где главный герой произносил прочувствованный монолог о своей нелегкой планиде. — И хватит об этом.
— Ты меня растоптала. Уничтожила. Низвергла в пучину позора. После слов твоих никогда я более не стану прежним. О жестокая, сердце твое, как камень, — уныло и пафосно произнес Борис, умело подражая интонациям, доносившимся с подмостков.
Анна не выдержала и улыбнулась:
— Успокойся, Казанова. Я пошутила.
— Значит, действует?
— Ты как о микстуре какой-то говоришь.
