Чиркнула спичка, и бесцветное пламя заколыхалось перед глазами, затемнило кончик сигареты, налила его красным. Горечь набилась в горло, щекочет ноздри.
Возле забора Димка Титов дразнит козу. Та мелко трясет бородой и, подогнув ногу, изображает нападение: чуть подается вперед, наставив на мальчишку рога. А Титов, высунув язык, кривится и хлещет веткой по бородатой морде. Себя бы похлестал. Треугольная физиономия Димки как бы вогнута от ударов кулаком. Первый раз ударили по переносице, и вперед торчат чуб и остренький нос, а второй – по зубам, и подбородок стал такой же острый и выпирающий, как нос.
– Над козой, гад, издевается, – равнодушно произнес Алексей.
Гришка приподнялся.
– Титов, что ли?
– Угу.
– Может, всыпем? – лениво спросил Тюха.
– Бить некого, – возразил Лешка. – Лучше привязать к забору и козу натравить.
– Кричать начнет, а Титиха дома, услышит, – заметил Гилевич. – Отведем куда-нибудь, а там...
– И что с ним сделаем? – спросил Гришка.
– Раба, а? Как в киношке, что в субботу смотрели, – предложил Вовка.
– Можно, – согласился Лешка и поручил Гилевичу: – Позови его на Пашкино болото. Рыбу ловить.
– Откуда там рыба?
– От верблюда.
– А-а... – дошло до Гилевича. – Димка! Иди сюда!
Титов остановился метрах в пяти, чтобы успеть смыться в случае чего. Остренький нос дергался и целился то в Порфирова, то в Тюхнина, то в Гилевича. На треугольной физиономии любопытство чередовалось с подозрительностью.
– Пойдешь с нами на Пашкино болото рыбу ловить?
– Разве там есть рыба?
– Ну. Караси. Вот такие, – отмерил Гилевич ладонь. – Вчера бреднем ведро наловили.
Титов смотрел на него недоверчиво.
– Мы будем бредень таскать, а ты рыбу и нашу одежду переносить. Улов поровну, – объяснил Алексей.
– А бредень где?
– Там спрятан.
Титов колебался.
– Как хочешь, – равнодушно произнес Тюхнин, – и без тебя справимся.
– Нет, я пойду, – согласился Титов.
Порфиров шел последним. Титов не поспевал за Гришкой, приходилось подгонять.
– Не отставай, – толкал в спину Алексей.
Доходяга чертов! Сестра вон какая, а этот... Но та тоже – стерва! Смеялась ему в лицо и грозила написать Светке, недотрога, а саму за клубом втроем... Кулак Лешкин опять угадал между острыми лопатками.
– Не отставай!
– Я и так запыхался! – ноющим голосом оправдывался Титов.
Расположились на том месте, где год назад пекли утку. От костра осталось несколько головешек, да трава была пониже и зеленее, чем вокруг. А вокруг!..
Пашкино болото захлебывалось в зелени. Казалось, белые с темными метинами стволы берез чудом удерживаются на поверхности и вот-вот, прощально качнув кронами, утонут в сочной траве. Над островками камыша без опаски кружились стайки чирков. В дальнем конце луга призывно крякал селезень. Ему отвечала из леса сорока. И в лесу было по-летнему радостно. Звонкие стволы сосен будто собирались оттолкнуться от земли и полететь в небо, а рядом с ними, точно боясь последовать их примеру, испуганно присели елочки. Вот только запах – смолистый, липкий – напоминал, что из сосен делают гробы. Чтобы заглушить его, Лешка взял у Гилевича сигарету.
Они сидели на траве, курили, а Димка стоял, вцепившись руками в штаны на бедрах, и носик у него подрагивал, как поплавок при легкой поклевке. Титов догадался, что с рыбалкой его надули, и пытался угадать, зачем привели. На всякий случай спросил:
– А где бредень?
Ответа не услышал.
– Пойду я домой? – попросил он.
– Успеешь, – ответил Порфиров. – Сначала расскажи, зачем козу мучил?
– Я не мучил... Ребята, вы чего?! – Маленькие кулачки затерли глаза, крысиная мордочка скривилась, готовясь зареветь, тихое повизгивание задрожало на губах.
Оно и взбесило Лешку. Ну, гнида, еще ведь не били! И не хотел же бить, но как такую мразь?!. Он вдавил окурок в землю, рывком поднялся. Не целясь и не в полную силу влепил по носу.
– 0-у!.. – взвыл Димка, пряча мордочку в ладони, и присел будто специально, чтобы удобней было ударить ногой. И распластался от такого удара.
Били его долго, словно каждый пытался отфутболить от себя маденькое тело, но никак не удавалось. Оно не успевало опуститься на землю. Рубашка задралась, и видно было, как под носками туфель вминаются ребра. Димка сперва вскрикивал, потом хрипел, потом затих.
Порфиров отвалил от замордованного тела, уперся позвоночником в шершавый ствол дерева, осел на траву.
– Курить... дай, – устало попросил он.
Кровь стучала в висках, легкие горели от недостатка воздуха. Никотин ежиками прокатился по венам, замутил глаза. И щека дергалась из-за этого... этой мрази!
Не успел Лешка докурить, как Тюхнин вскрикнул с радостной язвительностью:
– Шевелится!
Гришка подгреб к Титову, ударил ногой по голове, еще и еще. Обе руки его при каждом ударе дергались вперед.
Алексею не хотелось вставать, поэтому разозлился и теперь молотил, не глядя и не думая, по инерции, словно выполняя нудную, неприятную работу. Остановился от удивления: глаз Титова вьшолз из глазницы, дрожал мутной красной каплей и, казалось, сейчас упадет и покатится по траве, облепливаясь соринками.
– Хорош, – приказал Порфиров.
Опять курили. Где-то рядом свистела птичка. Алексей попробовал отыскать ее в густой зелени листьев. Не нашел. Взгляд поблуждал по кронам и замер на клочке неба с белой пенкой облака. Затем смотрел на луг, на пестрые брызги цветов. Хорошо летом: все красивое, веселое... Посмотрел на Димку. Льняные волосы Титова выгнулись темными сосульками, из уха на щеку текла кровь, уже подсыхала. К бурому наросту подбежал рыжий муравей, ткнулся, шевеля усиками, в него головой, попробовал в другом месте. Усики задергались быстрее, муравей развернулся и шустро засеменил по скуле и горлу к земле.
– Сдох или нет? – спросил, как загадал загадку, Тюхнин.
– Все равно сдохнет, – испуганно ответил Гилевич. – А если не сразу, если расскажет? Ох и влетит нам!
Над полянкой шелестели листья, поскрипывали кроны сосен, но тишину затянувшегося молчания заполнить не могли.
– Может, это? – толстопалая рука вынула из кармана перочинный нож.
И надо было этой падали козу мучить?! Теперь из-за него сорвется поездка в город. Когда узнают обо всем, денег уж точно не дадут. А очень надо уехать из поселка.
– Ну, что, Леха? – спросил Гришка.
– Давай.
Теплая пластмассовая рукоятка удобно легла в ладонь. Лезвие было коротким, потемнело от многих заточек и закруглилось в острие. Кожа спружинила под ним, не пустила вовнутрь. Порфиров выбрал другой
