что была у Ахматовой и она прочитала ей 'Клятву':
В конце сентября я посетил Анну Андреевну. Она была нездорова, но приняла меня. Приглашая ее выступить по радио на всю страну, я рассказал, какую цель преследуют подобные передачи. Выслушав меня, Анна Андреевна ответила:
– Я благодарю за приглашение и обязательно выступлю. Только мне трудно сейчас добраться до Манежной (Дом радио размещается на углу Манежной и Малой Садовой. – Г. М.).
Мы договорились записать ее в квартире. В назначенный день я, занятый другими срочными передачами, просил Ольгу Берггольц поехать со звукооператором. К тому же, думал я, Анна Андреевна будет чувствовать себя свободнее с близким ей человеком. Выступление было передано в Москву, оттуда на всю страну. Ленинград в дни смертельной схватки с врагом говорил и голосом Ахматовой
Напоминаю начало этого обращения к соотечественникам: 'Мои дорогие согражданки, матери, жены и сестры Ленинграда! Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны. Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоевского и Блока, городу великой культуры и труда враг грозит смертью и позором. Я, как и все ленинградцы, замираю от одной мысли о том, что наш город, мой город может быть растоптан. Вся жизнь моя связана с Ленинградом – в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием... Я, как и все вы сейчас, живу одной непоколебимой верой в то, что Ленинград никогда не будет фашистским. Эта вера крепнет во мне, когда я вижу ленинградских женщин, которые просто и мужественно защищают Ленинград и поддерживают его обычную, человеческую жизнь... Наши потомки отдадут должное каждой матери эпохи Отечественной войны, но с особой силой взоры их прикует ленинградская женщина, стоявшая во время бомбежки на крыше с багром и щипцами в руках, чтобы защитить город от огня; ленинградская дружинница, оказывающая помощь раненым среди еще горящих обломков здания... Нет, город, взрастивший таких женщин, не может быть побежден. Мы, ленинградцы, переживаем тяжелые дни, но мы знаем, что вместе с нами – вся наша земля, все ее люди. Мы чувствуем их тревогу за нас, их любовь и помощь. Мы благодарны им, и мы обещаем, что мы будем все время стойки и мужественны...'
В последние дни сентября 1941 года тяжело больную А. Ахматову вывезли из Ленинграда.
В свой город Анна Андреевна вернулась 31 мая 1944 года. Но к себе в квартиру въехала не сразу – несколько месяцев жила у Л. Я. Рыбаковой.
Квартира Ахматовой была во флигеле Шереметевского дворца на Фонтанке. Построенный в первой половине XVIII века, он считался загородным домом Шереметевых – только при Павле район Фонтанки был включен в черту города. В 1820-х годах дворец был перестроен архитектором Воронихиным.
В Шереметевский дом Анна Андреевна вселилась в 1919 году и прожила в нем с перерывами до 1952 года; в стихах Ахматова дала ему имя Фонтанного Дома.
Когда в июле 1944 года Ахматова вернулась в Фонтанный Дом, ей принадлежало две комнаты. Жилище было в бедственном состоянии: закопченные стены и потолки, зияющие дырами рамы – стекла были выбиты взрывной волной. Въезжать в эти комнаты невозможно. Нужен ремонт. Но как это сделать в военном Ленинграде? И тут мы вспомнили о Всеволоде Марине, старом друге Ольги Берггольц; в годы блокады он работал заместителем директора Государственной публичной библиотеки имени Салтыкова- Щедрина. Блокада и хозяйственные нужды библиотеки превратили книжника и библиотечного работника в мастера на все руки, универсала...
Я объяснил Всеволоду, что нужно сделать в квартире Ахматовой, осторожно, но настойчиво нажимая на фамилию хозяйки квартиры. Человек добрый, отзывчивый и к тому же деловой, Марин перебил меня:
– Не дави на психику. Грамотный. Пошли, надо самому посмотреть.
На месте Марин хозяйственно оглядел комнаты, вынув блокнот, записал туда нужные сведения, затем измерил проемы в рамах без стекол.
Закончил работу, вышли в садик. Марин быстро изложил план действий:
– Комнаты надо промыть и побелить. Мел и синьку дам. Мастера найду, есть у меня знакомый, но старый он. Схожу уговорю, а ты заплатишь. Только он слабый, а комнаты высокие – дворцовые, чтобы их черт побрал. Лестницу принесу. Ему должно помогать – будешь у него подручным. Старика надо беречь.
Мастер есть мастер, даже если он стар и слаб. К концу недели комнаты помолодели, только зияющие провалы в рамах напоминали о бедствиях. Приняв работу, Марин сказал:
– Пойдем ко мне. Стекол у меня нет. Но для Ахматовой надо воспользоваться резервами. Есть у нас в запасниках множество дубликатов портретов писателей – на всякий случай. Все они разных размеров и, естественно, все застекленные. Сейчас мы их расстеклим. В случае чего ты подтвердишь, куда пошли вынутые стекла с портретов великих писателей. Думаю, нас простят...
Когда работа была закончена, Марин, который сам вставлял стекла, весело оглядел обновленные комнаты и с не свойственной ему торжественностью сказал:
– Ну, теперь Анна Андреевна может вселяться в свой Фонтанный Дом!
После возвращения Ахматовой мы с Ольгой Федоровной посетили ее, купив по дороге букетик каких- то розовато-красных цветов. Большая комната, в которой она принимала нас, поражала пронзительной бедностью. Было в этой совсем не домашней обстановке что-то сурово-спартанское: возле окна стоял квадратный кухонный стол, по бокам две табуретки. Справа от входа у огромной стены – узкая тахта (диван?), на которой лежала Анна Андреевна, чувствующая себя нездоровой. На стене был приколот известный ее портрет, выполненный Модильяни. И странно – этот портрет придавал комнате удивительную красоту, жилой вид...
Заметив мой интерес к рисунку Модильяни, Анна Андреевна сказала, что этот портрет – единственный сохранившийся, их было много, но все пропали.
– Я люблю его. Ваш красный букетик напомнил мне давнее-давнее, словно в другом веке, посещение квартиры Модильяни. Мы часто встречались во время моего пребывания в Париже. Однажды я пришла к нему с красными розами. А его не застала. Не дождавшись, я ушла. Розы в мирном Париже, цветы в военном Ленинграде.
Познакомилась Анна Андреевна с Модильяни в 1910 году, но только через год завязалось тесное знакомство. Ахматовой было двадцать лет. Как поэта Модильяни ее не знал. Художник, встретив двадцатилетнюю жену Гумилева, нарисовал умудренную жизнью, скорбно-одухотворенную женщину, словно угадав в юном существе ее будущий величественный образ поэта Анны Ахматовой.
Как-то, обратив внимание, что всякий раз, бывая в Фонтанном Доме, я подолгу смотрю на портрет, Анна Андреевна спросила:
– Правда, он угадал?
Нет, это был не вопрос – Ахматова подсказала слово, которое было ключом к портрету Модильяни.
В конце этого первого свидания в Фонтанном Доме я попросил разрешения назначить мне время для делового разговора: журнал 'Знамя' заказал мне статью о созданном в поэзии образе Ленинграда. Я хотел попросить Анну Андреевну дать мне стихи о военном Ленинграде.
– А вы думаете, такие стихи у меня есть?
– Я читал в 'Красной нови' – 'Первый дальнобойный в Ленинграде'; 'Статуя „Ночь' в Летнем саду'. Убежден, что многого не знаю.
– Вы угадали. Но я не уверена, что они вам подойдут.
