Александр Шубин
Модернизация и постиндустриальный барьер,
или Почему у Медведева ничего не получается
Рассуждая на эту тему, наверное, нужно приводить горы статистической информации. Но сложность в том, что отечественная статистика начала XXI века — проблема, требующая отдельного обсуждения. Очень уж часто эта статистика противоречит объективной реальности, данной нам в ощущениях. «Нет веры этой статистике, брехня это все», — как сказал недавно российский президент. Поэтому, оценивая успехи модернизации и информатизации в России, я буду отталкиваться от самой реальности, доступной мне в непосредственном опыте. Вот, например, от такого эпизода.
Место действия — федеральная трасса вокруг города Новгорода, хайвэй — продукт модернизации. Меня как раз везли по нему в августе 2010 года на легковом автомобиле, тоже очень современном, продукте западных технологий. Как известно, максимально разрешенная скорость даже на этом идеальном хайвэе с разделительным ограждением и без населенных пунктов — 90 км в час. Еще известно, что российские водители сигналят друг другу в случае, если за углом кроется засада с радаром. Увидев сигнал, наш водитель сбавил скорость со 100 км в час до 80 (я сидел рядом и все видел). Минут через десять нас тормозит будущий полицейский и предлагает водителю пройти с ним. Я увязался из интереса: а что может быть при скорости 80 км в час на хайвэе? Нашему водителю сообщили, что на трассе осуществляется фотофиксация. Ну что же, мы не волнуемся: даже если прибор был расположен более чем в 10 минутах езды отсюда (как потом я узнал — гораздо ближе, в пределах прямой видимости), максимальное превышение, которое у нас теоретически можно обнаружить, километров 10. И вот нам показывают фото нашего автомобиля и скорость — 167 км в час. Этого достаточно, чтобы изъять права…
Однажды пару лет назад мне доводилось ехать с такой скоростью несколько минут ради эксперимента. Сильное ощущение, но ничего подобного сегодня не было. Немая сцена, наше возмущение, ухмылки сотрудников правоохранительных органов…
Мы пытались протестовать, но водителю пригрозили изъятием прав и возможностью посетить новгородский суд (причем несколько раз — не наездишься). И главное — гарантировано, что суд примет сторону правоохранителей (они же — правохоронители), а не водителей. Кто бы сомневался!
Меня попросили отойти, чтобы не было свидетелей окончательного соглашения. Зато я заметил, как водитель задрипанного грузовичка выкупал свои права за несколько тысяч — он якобы шел со скоростью 157 км в час. «Да у меня двигатель такую скорость не потянет, машина развалится… — Ничего, вы могли двигатель расточить».
Таков результат введения современной западной технологии контроля на российских дорогах + «Фотошоп» или какая — то другая несложная программка, доступная пониманию даже новгородских полицаев.
По дороге мы азартно обсуждали, что в таком случае делать. Но сошлись на том, что жаловаться крупному феодалу (например службе собственной безопасности) на мелкого бессмысленно. Ведь если бы служба собственной безопасности действительно собиралась разоблачать коррупцию, то ее представитель просто мог бы проехать на повышенной скорости по этому и подобным хайвэям. Может быть, они там и ездят, эти представители, — дань с мест собирают. Вот такая экскурсия в глухое Средневековье, где ландскнехты власти обирают путников на большой дороге. И с каждым годом таких экскурсий меньше не становится.
Думаю, любой читатель может добавить к этому эпизоду из моей коллекции несколько своих впечатлений. Но вывод один — соединение современных технологий с ретроградными социальными отношениями ведет не к модернизации, а к закреплению ретроградности, усилению угнетения. Потому что угнетающий получает новую, более совершенную дубинку против угнетаемого.
Нынешние правители России полагают, что не только феодалы с большой дороги и в кабинетах среднего звена могут использовать модернизированную дубинку. Наступая на те же грабли, что и Юрий Андропов, они надеются использовать дубинку против собственной бюрократии, погрязшей в коррупции. Время от времени нам сообщают, что из коррумпированной системы извлечен очередной винтик и даже (что реже) отправлен на скамью подсудимых. Без большого ущерба для коррупционной системы. Каждый шаг в борьбе с коррупцией ведет к усугублению чиновничьего воровства. Тогда, в 1980–е годы, при Андропове и после него, аресты коррупционеров и «коррупционеров» не выкорчевали коррупцию, а укрепили классовый эгоизм чиновников и теневиков в преддверии приватизации 1990–х. Но масштабы коррупции в то время ограничивались по крайней мере тем, что украденные деньги нельзя было вложить в легальный бизнес. Сейчас таких ограничений нет. Наш правящий класс основан на сращивании бесконтрольной чиновничьей власти с компрадорским капиталом, прежде всего крупным (отсюда — война ларькам в пользу супермаркетов).
Не знаю, тайна ли это для Путина и Медведева или они делают вид, что не знают тайну сию, но путь к решению проблемы системной коррупции лежит в прямо обратном направлении, чем то, что делается в России. Этот путь — масштабное, принципиальное сокращение полномочий чиновника в пользу гражданина. Если важнейшие вопросы жизни человека решаются уведомительным порядком, если разрешение чиновника требуется только в узком спектре вопросов и очень четко определяется законом, если компетенция органов ясно и твердо разделена по уровням и ветвям, если самоуправлению переданы и реальные полномочия, и соответствующая часть бюджета, то коррупция станет явлением еле заметным, маргинальным. Скорее, благодарностью по старой привычке, чем унизительной необходимостью. Если бы водитель, свидетелем несчастий которого я стал, знал, что в суде будет объективное расследование, а представители власти (полицейские), пойманные на фальсификации материалов, окажутся в тюрьме или хотя бы будут уволены с работы, то описанного мной эпизода не было бы и быть бы не могло в принципе. Даже в 1990–е годы, столкнувшись с аналогичной ситуацией, я бы знал, куда жаловаться, как пугать. Но после того, как в середине 2000–х власть слилась в серый бетонный монолит, где рука руку моет, для коррупции были созданы идеальные условия, а милиция превратилась во всевластную опричную организацию, которую жители начинают бояться больше, чем преступности.
Недавно меня попросили проанализировать проект закона о полиции. Я готовился писать длинный развернутый доклад, но по размышлении зрелом ограничился короткой рекомендацией: закона пока не принимать, потому что в сложившейся ситуации он в принципе ничего не может изменить, кроме некоторого ухудшения ситуации. Но виноват в этом не один этот закон, а все законодательство, принимавшееся как минимум с 2004 года. Все это законодательство нужно отменить единым актом, потому что оно очень тесно увязывает в единый гордиев узел нормы права, мотивированные бюрократическим лоббизмом так, что каждый новый акт лишь затягивает петлю на шее россиянина все туже. Например, такая цепочка: чтобы милиционер (пардон, полисмен) не фальсифицировал фотофиксацию (законодательное «улучшение», которое лишь усилило произвол), он должен быть уверен, что изменилась система судопроизводства. А еще он должен знать, что его начальник зависим от представительных органов, областного и городского, а эти органы избираются в результате открытого соревнования политических сил. Значит, информация о злоупотреблении будет подхвачена прессой, от которой зависят результаты выборов и формирование власти вообще. Значит, заявление о злоупотреблении заинтересует мили(поли)цейского начальника, потому что он будет бояться скандала и разбирательства в суде. А чтобы выборы были честными и открытыми, мы должны как минимум вернуться к временам, где несколько тысяч простых граждан (а не только влиятельные чиновники) могли создать партию… Как далеко от закона о полиции мы ушли, но без всего этого и многого другого принятие конкретного законодательного акта бессмысленно. И любая модернизация оборачивается новым шагом на пути феодализации.
Итак, модернизация требует в качестве предварительного условия резкого расширения возможностей гражданского общества за счет полномочий власти, она невозможна без развития самоуправления и
