— Заходи, парень! — кричит Мередит, и его голос наполняет гулом весь коридор.
Мальчик входит в комнату старосты и вдыхает запах средства для полировки мебели, табака и поджаривающихся сдобных лепешек.
— Хелливелл сказал, что вы хотите меня видеть, Мередит?
— Вот именно, молодой человек, — отвечает тот. — Вот именно, хочу.
Он просто сияет, глядя на мальчика, глаза его горят. Он поплотнее запахивается в свою мантию старшекурсника и поворачивается лицом к мальчику и спиной к ревущему в камине огню. Пара лепешек, разрезанных пополам, подрумянивается, вися на импровизированном вертеле. Очень тепло — это первое, на что обращает внимание мальчик. Потом на стол. Потом на кожаные ремни.
— Итак, Беллингс, что тебе известно о «дырках»?
— О чем, сэр? Ничего, сэр.
— А об извращениях?
Сильные руки смыкаются у него на спине, мальчик мотает головой.
— Будь умницей, закрой дверь, пожалуйста, — говорит Мередит. Он оборачивается к огню, бросает туда сигарету, вынимает лепешки и кладет их на каминную полку.
(3)
— Тебе понравился день рождения, Томас?
Мать выныривает из своего шезлонга и, даже не притворяясь ласковой, ерошит ему волосы. Наклонившись, она смяла газету, которую читала, но ей все равно.
— Ответь же маме, Томми, — уговаривает Няня.
— Няня, мальчика зовут Томас. Будьте любезны так его и называть.
— Да, мэм. — Няня поворачивается к мальчику. Лицо ее бесстрастно, но глаза смеются. Они, кажется, говорят: «Да не обращай внимания, Томми!» — Ответь маме, — повторяет она вслух.
— Да, мама, — говорит он. Отчасти мальчик чувствует себя виноватым за то, что ему и правда было весело сегодня. Кажется, именно чувство вины и помешало ответить сразу.
У камина отец мальчика прикуривает трубку от тонкой восковой свечки и несколько раз резко взмахивает рукой, осаживая пламя. Он глубоко затягивается, и мальчик наблюдает, как дым вытекает из уголков отцовского рта.
— Итак, — произносит отец, откидывая голову назад и позволяя облачку дыма воспарить к потолку, — каково это — быть четырехлетним, а?
Он чувствует, как Няня тихонько поглаживает его по спине, подбадривая.
— Очень хорошо, сэр.
— Значит, очень хорошо? — говорит отец. — Что ты на это скажешь, Эмили?
— Отлично! — восклицает мать, и они оба без всякой видимой причины хохочут. Няня все гладит мальчика по спине.
— Ну что ж, молодой человек, у тебя сегодня был трудный день, — говорит отец. Трубка снова возвращается к нему в рот. — Пора сделать привал. Няня!
Рука Няни ползет вверх и успевает едва заметно погладить плечо мальчика, прежде чем сжать его и повернуть Тома к лестнице.
— Пора в путь, на деревянный холм Бедфордшир, — шепчет она ему на ухо, и ее тихий голос чуть- чуть «потрескивает» от улыбки.
— Я поднимусь попозже, — говорит отец им вслед.
Няня сильнее сжимает мальчику плечо, но это всего лишь на миг, на очень короткий миг, а потом ее пожатие слабеет. Подойдя к лестнице, ведущей наверх, Няня едва заметно притягивает его к себе, как это бывает каждый вечер.
— Все в порядке, Няня, — говорит он ей.
Но на самом деле далеко не все в порядке.
(4)
— Том?
— Да.
— Это Грэм. Звоню узнать, как Хелен.
— Сравнительно неплохо. Спускалась в парк сегодня днем. Кажется, ей понравилось.
— Хорошо.
— Как Эвелин?
— О, все прекрасно.
— Передавай ей… привет от меня… то есть от нас, ладно?
— Конечно, обязательно передам.
Пауза.
— Но… но особых перемен нет, так ведь?
— Перемен?
— Ну да, у Хелен… со здоровьем.
— Нет, все без перемен.
— Да.
— Я думаю, уже недолго.
— Да, наверно.
— А сейчас мне надо идти. Много дел.
— Конечно, конечно.
— Я передам ей, что ты звонил, Грэм.
— Да, пожалуйста. И скажи, что Эви тоже передает привет.
— Обязательно.
— Я еще позвоню через пару дней.
— Хорошо.
— Просто узнать, как она.
— Да. Хорошо.
— Ну, всего доброго, Том.
— Всего доброго.
(5)
Разумеется, после первого же визита в комнату Мередита он понимает, что уже все знает об извращениях… и о «дырках», в общем, тоже, но Мередит весьма настроен развивать мальчика в филологическом смысле.
В один из следующих приходов мальчик понимает, что боль от впивающихся в запястья ремней может быть вполне переносимой. Он обнаруживает, что если лежать тихо, то можно свести боль до минимума. По крайней мере боль в запястьях. Он сосредоточивается на ручке запертой двери. Он неотрывно смотрит на нее со стола, на котором распластан. В этой ручке — его спасение. Тогда, когда он больше не сможет выдерживать эти уроки.
Он уже знает, что впервые слово cunt — та самая «дырка» — появляется в названии лондонской улицы Гроупкантлейн где-то в 1230 году. «Возможно, оно употреблялось и ранее, — сообщает ему Мередит, задыхаясь во время очередного сеанса, — потому что было зафиксировано в среднеанглийском где-то около 1200 года. Вообще-то, — добавляет он, уже кончив, — есть много родственных германских слов: старонорвежское kunta, голландское kunte и даже французское con. Хотя все они, — замечает Мередит, — считаются une terme bas.[34]
Даже в непристойном рассказе Чосера о Мельнике, — продолжает он, — встречается вариант
