„queynte“. — Он тщательно выговаривает слово. — Там так: „Hir quente abouen hir kne“».
Требуется еще парочка заходов к Мередиту, чтобы узнать, что слово «bugger» происходит от французского Bougre, означающего «болгарин»; что в значении «еретик» это слово употребляется начиная с четырнадцатого столетия, а в значении «содомит» — с шестнадцатого. Этим словом Дан Мичел[35] в 1340 году впервые заклеймил «фальшивых христиан».
«Его применение к сексуальным отношениям, — объясняет Мередит, показывая, как ему больно (все- таки, надо думать, не так, как маленькому мальчику), — возможно, есть всего лишь результат распространения идеи духовного извращения на сферу физического».
Это уж точно.
(6)
Отец входит в комнату, и свет из коридора на секунду выхватывает его силуэт. Он просто фигура без лица, но мальчик знает, что это именно он. И знает, что ему нужно. Мальчик весь сжимается и крепко обнимает своего медвежонка.
Отец закрывает за собой дверь, и комната снова погружается во мрак. Скрипят половицы, отец подходит к кровати мальчика.
— Повернитесь-ка на бок, молодой человек, — шепчет он. — У меня для вас еще один подарок на день рождения. — Дыхание отца отдает спиртным и табаком. Мальчик поворачивается на бок и упирается взглядом в дверную ручку.
(7)
Дорогой Дневник!
Сегодня заходил доктор и прописал Хелен морфий. Мне всегда казалось, что его назначают в виде инъекций, но он дал ей бутылочку с жидкостью, похожей на микстуру от кашля. Она приняла одну дозу в его присутствии, а вторую — на ночь, во время вечернего чая — пара ломтиков хлеба с джемом. Она не захотела, чтобы к ужину что-нибудь готовили. Кажется, ей немного лучше, я имею в виду настроение. А с легкими очень плохо. Как будто она дышит под водой. Доктор говорит, что легкие почти не наполняются. Еще он говорит, что удивлен, как это я справляюсь. Сестра Макмиллан спросила меня, нет ли родственников, которые могли бы помочь, — я знаю, она имела в виду детей. Я просто ответил, что никого нет. Она спросила еще, нет ли у нас конфликтов с соседями. Я ответил, что нет, и поинтересовался, почему она спрашивает об этом. Она только пожала плечами и ответила, что как-то слышала шум, когда мыла Хелен, а я ушел в магазин. Я свалил все на «эти старые дома».
(8)
— Как он разговаривал?
Грэм кладет трубку и пожимает плечами:
— Отстраненно.
Он садится на диван и смотрит прямо перед собой, в телевизор. В левом верхнем углу — знак «звук выключен», картинка — мужчина, сидящий за письменным столом, о чем-то спорит с женщиной, стоящей рядом. Эвелин хмурится, глядя на экран. Она нажимает на кнопку «выкл.» и спрашивает:
— Так как она?
— Все-таки очень странно, — говорит Грэм, все еще глядя на темный теперь экран… Какую-то частицу его сознания по-преж-нему занимает, все ли еще спорят мужчина и женщина и о чем, собственно, они спорят. — Он разговаривал очень спокойно. Он вообще держался спокойно с тех самых пор, как Хелен поставили диагноз, но не до такой степени.
— Он сказал, как она себя чувствует?
Грэм качает головой:
— Он сказал, что велел сестре Макмиллан больше не приходить к ним.
— Не приходить? Почему?
— И доктору тоже. Видимо, доктор старался навещать ее каждый день, следить за ее состоянием.
— Почему?
Грэм пожимает плечами:
— Почему бы и нет? Женщина умирает. Я думаю, со стороны доктора это простая вежливость…
— Да нет, я не про доктора… Том объяснил, почему он велел им больше не приходить?
— Он сказал… он сказал, что не хочет расстраивать ее еще больше всеми этими визитами.
Эвелин хмурится.
— Осталось недолго. Да, не думаю, чтобы долго.
— Да, — соглашается она, и в этом слове звучит беспомощность и… может быть, некоторый страх: ведь никто из нас не молодеет, вот что она думает.
— Уже половина десятого. Давай посмотрим «Вечерние новости».
— Угу. — Эвелин включает телевизор с пульта.
Тот мужчина все еще сидит за столом и теперь уже препирается с кем-то другим… на этот раз с мужчиной. Эвелин переключает каналы до тех пор, пока не появляется Джереми Паксман. Тогда она включает звук и кладет пульт на колени.
(9)
Дорогой Дневник!
Прошлой ночью я видел во сне Няню. Она навестила меня. Я шел из гостиной, а она — мне навстречу из кухни. Сначала мне показалось, что она на меня сердится, но нет, она улыбалась. Спросила меня, не надумал ли я попробовать подняться на деревянный холм, в Бедфордшир. Я сказал, что больше не умею туда взбираться, разучился с тех пор, как стал большим, и заплакал. Должно быть, я плакал по-настоящему, потому что наутро моя подушка оказалась влажной. Няня ответила мне: «Глупенький, любой может попасть в Бедфордшир, если очень захочет… только нужно быть готовым пройти долгий-долгий путь. А ты готов, Томас? — спросила она меня. — Ты хочешь попасть в Бедфордшир?» Помню, я во сне собирался попросить ее рассказать мне еще о Бедфордшире, но проснулся.
(10)
— Няня!
— Что, Томми?
— Расскажи мне о Бедфордшире.
Она втирает мазь с цинком и касторовым маслом в кровоподтеки на его попке.
— Сейчас, милый.
У нее голос какой-то растрескавшийся, как старые половицы на чердаке.
— У тебя все хорошо, Няня? — спрашивает он, очень стараясь, чтобы она по голосу не заметила его беспокойства.
— Просто немного устала, дорогой, — отвечает Няня. — Ну, вот! — она легонько шлепает его по попке, — теперь надевай пижаму и в кроватку.
Он так и делает, слегка морщась, когда садится на кровать.
— Все-таки я не понимаю, как это тебя опять угораздило споткнуться о Хаммерсмита.
Он смотрит на надувного крокодила и заговорщически расширяет глаза, как бы призывая того хранить молчание.
— Просто он вечно валяется на дороге.
— Валяется на дороге? Вряд ли он может быть препятствием для такого большого мальчика, как
