не проходит. Значит, о навивании или контроле сознания здесь речи быть не может. Думаю, Козлобородый и его коллеги об этом не знали.
— Звать-то тебя как, отрок?
Разглядывая Феофана, грузного пожилого мужчину с длинными седыми волосами и бородой, с нездоровыми мешками под пронзительными серыми глазами, мясистыми губами и широким носом, в черной рясе и большим серебряным крестом на груди, на миг утратил осторожность. Может, попал под его непонятную магию. Но, так или иначе, сам не желая того, тихо, почти шепотом ответил:
— Андрий…
В наступившей тишине стало слышно, как под деревянным потолком гудит и бьется залетевшая оса.
— Овсий говорил, что ты нем… Значит, Андрий… Откуда родом?
'Ну, нетушки! Хватит, и так разболтался', — я не на шутку на себя разозлился. Придав лицу максимально дебильный вид, выпустил порцию слюней.
Феофан недоверчиво сверлил меня взглядом…
От того, какое решение он сейчас примет зависело многое…
— Подойди-ка поближе. Ну же! Оглох, что ли?
Но его требование я выполнять не спешил, пока не ощутил толчок Овсия в спину.
Удовлетворив свое любопытство, Феофан вполголоса, словно для себя, подвел итог:
— Оный отрок – не 'дурнык'… В душе его непонятная мне тоска, тревога… хворь… Минется ли? Один Господь знает… Куда повернет: к добру или злу? Ко свету или ко тьме? Андрий, ты крещеный?
Крещеный ли я? Да, конечно же, нет!
В конце двадцать первого века, в западно-европейской части Конфедерации этому мало кто придавал значение. Да и не до того было матушке… Ее религия особо не волновала, в отличие от результатов очередного судебного иска… Кстати, я очень похож на отца – может, потому у меня с ней сложились столь прохладные отношения…
— Крещеный али нет? Да очнись же, говорю! Сие наложит печать…
Не глядя в лицо Феофану, словно признаваясь в чем-то постыдном, я отрицательно покачал головой.
— Окрестить тебя? Веру нашу приемлешь?
Теперь я согласно кивнул.
— Пути Господни неисповедимы… Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Церемония крещения растянулась на добрых полчаса. Я слушал Феофана – понимал и не очень, сосредотачивался и отвлекался, иногда в такт кивал, время от времени шморгал носом и поглядывал по сторонам. Словом, старался больше не прокалываться, вести себя как подобает 'дурныку'.
Похоже, дело шло к концу:
— Многие лета, многие лета… — протяжно пел поп, которому, похоже, я тоже порядком надоел.
Нарек он меня Андрием Найдой и повесил на шею медный крестик. Дал поцеловать большой серебряный крест.
— Ступай с Богом… А ты, Овсий, пригляди. Чует мое сердце, обузой тебе долго не будет…
Прежде чем мы отправились в 'родные' Горбы, дед заглянул на кузню и в шинок.
Обратная дорога показалась длиннее. Может, потому, что вовсю палило солнце, а может, что шли медленно, вместе с односельчанами.
На меня по-прежнему внимания не обращали. Да и я особо к разговорам не прислушивался. Брел в самом конце процессии рядом с раскрасневшимся и тяжело дышащим после шинка Овсием, как раз за отставшими Наталкой и Петром.
— …говорю, Стоцкий на тебя глаз положил! — повысил юноша голос.
— Остынь, Петре. Ему каждая третья припадает к сердцу! — отмахнулась девушка.
— К сердцу, не к сердцу, а ус ловко крутил…
— Лучше б помолчал!.. Сам-то, сам… как глазел на Улиту… Чуть шею не свернул… Разве что слюни не пускал… Как тот дурнык.
— Побойся Бога, Наталочко! Ты одна, звездочка, в сердце моем. А Улита, сама знаешь… Ведьма она. Ведьма! И краса ее колдовская… от черта.
— Тогда почему заглядываешься? Разве забыл, сколько душ загубила? В прошлом году Грыцько утопился… А до того… и вспоминать страшно… Так что смотри мне, пожалеешь…
— Ей-Богу, Наталочко, не смотрел и смотреть не буду. А осенью пришлю сватов. Отец твой отдаст за меня?
Наталя залилась краской. Немного помолчала. Потом, раздраженно фыркнула:
— Отца боишься… А я? Обо мне забыл? Смотри, как бы я сама тебе гарбуза не подсунула…
Петро обиженно нахохлился. Наталка же, недовольно передернув плечами, пошла быстрее, догоняя оживленно беседовавшего с односельчанами отца.
Юноша, не желая размолвки, крикнул вслед:
— Сонечко, выходи вечером на вулыцю! Придешь?..
Девушка сделала вид, что не услышала.
Значит, в селе есть ведьма – и зовут ее Улита. Интересно взглянуть. Схожу-ка и я на эту 'вулыцю'.
Планы мои едва не нарушила нежданно-негаданно налетевшая вечерняя тучка. Немного погремела, просверкала молниями, брызнула слезой теплого дождя. Но гнавший ее ветерок быстро очистил небосклон. Будто и не было вовсе.
Смыв дорожную грязь и пот в бодрящей речной воде, наскоро перекусив куском 'житнього хлиба з кысляком', поспешил к опушке прилегающего с одной стороны к Горбам леса. Здесь, на поляне, молодежь обычно жгла костры, собиралась на 'вулыцю'.
Ночное зрение особо не пригодилось. Путь освещала полная в своей красе Луна. Время чудес и оборотней. Не потому ли столь тоскливо на душе? Ведь я тоже в какой-то мере оборотень. Того и гляди завою.
Я остро ощутил одиночество и первозданную, непонятную безысходность. Непонятную, но не беспричинную. Ни здесь, ни там меня никто не любит и не ждет. Я всего лишь разменная монета, аргумент в споре 'коллег'. А Жаклин… малышка Жаклин? Не будет меня – появится новый подопытный кролик. Интересно, спит она со всеми? Сколько их было до меня? А сколько будет после?
От этих мыслей на душе и вовсе стало гадко. Лучше думать об Улите.
'Где ты, моя ведьма? Слышишь ли зов одинокого оборотня? Откликнись! Ау!.. Ау!..'
Как ни странно, но, похоже, ответ был. Пусть слабый, едва уловимый, но пришел. Даже интересно – первый телепатический контакт. Надо бы, ох, надо бы поближе с ней познакомиться. Глядишь, найдем общий язык.
Вначале я увидел свет костра, а уже затем послышались голоса. Близко подходить не стал, решил понаблюдать со стороны.
Возле огня собралось несколько человек. Две пары, обнявшись, стояли чуть поодаль, в темноте. Похоже, целовались.
Ожидаемой музыки и танцев не было. Пламя отбрасывало блики на молодые лица. Я видел стриженых 'под горшок' парубков, венки и косы девчат. Слышались их тонкие, чистые голоса: '…сподобалась мени, сподобалась мени ота дивчынонька…'
Тоска с необычной остротой вновь резанула душу. Я больше не мог переносить одиночество… Не мог… и все тут…
Как спасение, долгожданный глоток живительной влаги путнику пустыни, прозвучал нежданный телепатический зов:
— Ну, где ж ты, мой сизокрылый голубь? Почему не идешь? Приди, приди же ко мне…
Улита… Она. Меня звала Улита… Куда идти, я уже знал. Словно сирена, ведьма навевала свою колдовскую песню.
'Иду, иду, милочка! Да только вряд ли я тебе по зубам'.
Срезая путь, пошел прямо через лес. Звенящую в ушах тишину смели нарушить лишь оглушительно
