Она пошла к широко распахнутым воротам. Пес, который шел около нее, резко остановился и оскалился, как будто собираясь встретиться с какой-то грозящей опасностью. Потом он отпрыгнул назад и стал долго лаять. Его челюсти клацали в пустоте. Шерсть на шее взмокла от пота. Сесиль вернулась к Морису.
— Видел? Ему страшно. Думаю, он нас на кусочки бы разорвал, захоти мы затащить его в этот гараж.
— Старая карета. Это все.
В свою очередь Морис сделал несколько шагов к воротам. Пес бушевал. Он крутился волчком, рычал, слюна текла от исступления.
— Не продолжай! — крикнула Сесиль. — Ты его с ума сведешь.
Морис развел руками.
— Не понимаю… Эта псина чокнулась.
— О нет! Он знает вещи, которых мы не знаем… И твой дядя тоже их знал… Поэтому-то он и уехал.
Морис, казалось, остолбенел.
— Мой дядя знал?..
Он разразился хохотом.
— Бедная Сесиль, тебя решительно нельзя оставить одну ни на час… Что ты еще себе втемяшила в голову? Уверяю тебя, что Жюльен — самый обычный человек. Усталый — это да. Страшно похудевший. Он чертовски постарел. Но за исключением этого…
— Тогда объясни.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе объяснил? Когда у тебя такие нервы, это что, объяснимо?
Сесиль чуть было не ответила, что как раз это-то очень хорошо объяснимо. Она предпочла промолчать и отвела собаку в пристройку, которая служила ей конурой. У нее появилась мысль, которую она хотела перепроверить как можно скорее. Ей хотелось побыть одной, но не так-то легко удалось отправить Мориса.
— У меня не хватило времени до конца обследовать каретный сарай, — сказала она. — Может быть, если хорошенько поискать, мы бы и нашли то, чего боится Шарик… Я действительно чувствовала бы себя более спокойной.
Они поискали, обошли несколько раз карету, дверцы которой, разбухшие от сырости, уже не открывались.
— Фонари красивые, — заметил Морис. — Если бы дядя мог, то отдал бы их нам. Так и вижу их в мастерской…
Сесиль рассматривала землю.
— Может, там люк какой-нибудь? — предположила она.
— И что бы это изменило?
— Не знаю. Может быть, кто-нибудь здесь спрятался.
— Собака бы его обнаружила, можешь быть уверена. Нет, это не то. Поверь мне. Не будем ломать себе голову. Когда Жюльен вернется, он объяснит нам загадку, при условии, что таковая существует.
— Допустим, — сказала Сесиль. — Однако мне бы очень хотелось, чтобы мы сходили в парк вместе с Шариком.
Они исследовали каждую тропинку, каждый куст. Пес, счастливый, бегал вокруг. Он совершенно забыл о своих страхах, и Сесиль, рядом с уверенным и переполненным планами Морисом, начинала втайне посмеиваться над собой. Однако с наступлением вечера хандра вновь нахлынула на нее. Напрасно она боролась, говорила себе, что оказалась жертвой собственного воображения, — все равно она вздрагивала при малейшем шуме. И она упрекала Мориса за его благодушие. Он ничего не чувствовал. Он не отдавал себе отчета в том, что что-то витало в воздухе… Какой-то душок… дурные пары… Она знала об этом значительно меньше, чем волкодав, но собственный страх не обманывал ее. Она провела жуткую ночь. Чистый свет сентябрьской луны приводил в движение тени и будоражил все вокруг. Она не сомневалась, что многие звери чувствовали то же самое. Иногда тень от какого-нибудь крыла скользила по занавескам, и странные крики раздавались в парке. Ближайший дом находился в двух километрах от замка.
Морис проснулся в восемь часов. Он зевнул, потянулся.
— Обалдеть, как можно здесь продрыхнуть. Мне этого недоставало в городе. А тебе?
— Уедем, Морис.
Она проговорила эти слова таким тихим голосом, что ему показалось, будто он плохо разобрал.
— Я сказала «уедем», — продолжила Сесиль. — Если ты хочешь, оставайся, я уеду.
— Эй, не начинай! — предупредил ее Морис. — Нам здесь очень хорошо. Я смогу поработать. Чего ты хочешь?
— Я, я здесь боюсь.
— Боишься? Из-за псины?.. Да я ее в бараний рог скручу, и не пикнет.
— Ты забываешь, что приехали мы из-за него.
Морис что-то буркнул и в раздражении встал. Наступил новый день. К полудню принялся лить дождь, затяжной косой дождь, живой шум которого наполнял двор чьим-то присутствием. Морис выдумал какой-то предлог и поехал в поселок на машине. Сесиль уселась на кухне, как старушка, вслушиваясь в тайную жизнь замка, мокнущего под ливнем. Странные мысли приходили на ум, и ей стало жалко затворника, дядю Жюльена. «Оригинал, — говорил Морис. — Может быть, немного тронутый». Она сама уже не очень-то хорошо знала, что реальность, а что нет. Если она выходила из кухни, то за ней как будто следили пустой холод гостиных, бессчетные невидящие глаза с портретов. К счастью, Шарик остался здесь, тихонько сопел, внимательный и полный обожания. Сесиль понимала, почему дядюшка не захотел оставить его одного. Ей начинал нравиться Жюльен, потому что тот любил этого грозного и вместе с тем нежного зверя. Но тогда дядя Жюльен не сбежал, как она думала еще накануне. Нет, конечно. Поскольку он взял на себя труд приехать в Париж и даже дать денег Морису. Почему же она представила себе, что… Есть ли связь между отъездом дяди и страхом собаки? Видимо, никакой связи… Она уже теперь не знала. Она смотрела на игру ветра и дождя. Иногда потоки воды, закрученные резким шквалом, принимали удивительные формы, напоминали какие-то силуэты. Словно призраки из тумана и брызг, они, танцуя, пересекали двор. Когда Морис вернулся, она с первого же взгляда увидела, что он выпил. Обед прошел печально. Время во второй половине дня едва тянулось. Морис не разомкнул рта. Сесиль свыклась с его капризным характером. Ночью сильный западный ветер очистил небо, и наутро вдруг распогодилось. У Мориса появилось желание поработать. Он устроился в большой гостиной среди маркизов и генералов. Сесиль с собакой отважилась выбраться на пределы владений, насобирала ежевики и на обратном пути проследовала по тропинке, бегущей позади флигеля. «Бьюик» по-прежнему стоял там. Ставни по-прежнему оставались закрытыми. Шарик перед каретным сараем пронесся стелющейся рысью в стороне, что означало по-прежнему все тот же панический страх. Сесиль ускорила шаги. Ее тихая радость улетучилась, но она не посмела побеспокоить Мориса, который напевал с угольным карандашом за ухом и бутылкой белого вина под рукой. Однако она не могла прогнать из своих мыслей этот флигель с закрытыми ставнями. Если уж на то пошло, то ей нечего вмешиваться. Это дело дяди и племянника. Она в замке лишь гостья. Она старалась отрешиться от всего, чтобы отогнать от себя эту глухую тревогу, которая подтачивала ее наподобие лихорадки. «Я на отдыхе», — повторяла она про себя. Или же она доверительно сообщала собаке:
— Нам двоим никто не нужен. Мы же счастливы вместе, не так ли?
Маленькие клубки пара вылетали из его пасти, Шарик начинал дышать чаще. Она целовала его, потом отворачивалась, когда ее глаза наполнялись слезами. Вскоре она запуталась в подсчете дней. Она уже больше не помнила, когда они приехали, настолько каждый последующий день походил на предыдущий. Она стала жить заторможенно, вроде животного. Она ощущала голод, страх, желание спать. А потом, как-то внезапно, желание уехать вновь взяло ее за живое. Она вновь накинулась на Мориса.
— Больше так продолжаться не может, — сказала она. — Если бы еще знать, когда твой дядя вернется!
Однако никаких вестей. Ни одной открытки. Тебе наплевать, конечно. А меня это молчание просто убивает. А уехал ли он?
— Что?
