— Что это такое, Зезe? Небо такое красивое, такое синее, которое Мальчик Бог сделал для тебя…. Он мне сегодня это сказал.
Она не понимала, что означало небо для меня. Она прилегла рядом со мной, взяла мои руки и говорила, старясь воодушевить меня. Лицо у нее было подавленным и худым.
— Смотри, Зезe, еще немного и ты будешь здоров. Снова будешь гонять воздушные змеи, выигрывать реки шариков, лазить на деревья, садиться на Мизинца. Я хочу видеть тебя таким, как прежде, поющим песни, приносящим мне буклеты с песнями. Делающий столько прекрасных вещей! Ты видел, в какой печали улица? Все чувствуют твое отсутствие и твое веселье… Но ты должен помочь. Живи, живи и живи.
— Ты знаешь, Годойя, дело в том, что я не хочу больше жить. Если я выздоровею, то снова стану плохим. Ты не понимаешь меня. Для кого я должен быть хорошим?
— Ладно, но не надо всегда быть таким хорошим. Продолжай быть мальчиком, ребенком каким ты всегда был.
— Для чего, Годойя? Почему все меня бьют? Почему все меня мучают?..
Она взяла мое лицо в свои руки и сказала, решительно:
— Смотри, Гум. Я клянусь тебе в одном. Когда ты вылечишься, никто, никто, даже Бог, не тронет тебя рукою. Только если раньше пройдут через мой труп. Ты веришь мне?
Я сделал утвердительный знак.
— А что такое труп?
Впервые лицо Глории осветилось большой радостью. Она захохотала, потому что знала, что если я заинтересовался трудными словами, значить у меня вновь появился интерес к жизни.
— Труп, означает то же самое, что и мертвый или покойник. Однако не будем говорить сейчас об этом, так как это не уместно.
Мне это показалось тем же самым, однако меня не покидала мысль, что вот уже много дней он был трупом. Глория продолжала говорить, обещая что-то, но я сейчас думал о птичках, синей птице и канарейке. Что с ними сделают? Лучше бы им умереть от тоски, как в случае со снегирем Орландо Рыжеволосого. Но лучше бы им открыли клетки, и выпустили на свободу. Но это будет, то, же самое, что и смерть. Они уже разучились летать. Они как глупые сидят на апельсиновых деревьях, пока детвора не собьет их рогатками. Когда Зико, остался без денег, чтобы содержать питомник «Узы крови», он открыл дверцы, и случилась эта подлость. Ни одной не удалось избежать метких выстрелов мальчишек.
В доме все начинает возвращаться к обычному ритму. Уже слышался по всему дому шум. Мама возвратилась на работу. Кресло-качалка вернулось в комнату, где всегда находилось. Только Глория продолжала оставаться на своем месте. Пока она не увидит меня на ногах, она не удалиться.
— Попей этот бульон, Гум. Жандира забила черную курицу, только, чтобы сделать тебе этот бульон. Смотри, какой прекрасный запах у него!
Она подула на ложку, чтобы остудить ее.
«Если хочешь, делай как я, окунай хлеб в кофе. Только не прихлебывай, когда пьешь. Это некрасиво».
— Но, что это, Гум? Не плачь из-за того, что забили черную курицу. Она была старая. Такая старая, что не несла яйца…
«Ты столько проделал, чтобы найти, где я живу…»
— Я знаю, что она была черной пантерой из Зоологического сада, но мы купим другую пантеру, более дикую, чем эта.
«Ну, беглец, где ты пропадал все это время?»
— Годойя, только не сейчас, если я выпью, то меня опять стошнит.
— А если я дам тебе его попозже, ты выпьешь?
Внезапно я выпалил фразу, сам того не желая:
«Обещаю, что стану хорошим, что не буду больше драться, что не буду больше говорить непристойности, и даже задница не буду говорить…. Но хочу навсегда остаться с тобой…»
На меня посмотрели с огорчением, думая, что я снова говорю с Мизинцем.
Сначала это было просто слабое царапание в окно, затем перешло в удары. Снаружи слышался очень тихий голос:
— Зезe!..
Я поднялся и оперся головой в деревянную раму.
— Кто это?
— Я. Открой.
Я толкнул ручку, так чтобы не было шума и не разбудить Глорию. В темноте, как некое чудо, сверкал весь позолоченный Мингито.
— Можно войти?
— Конечно можешь. Только не шуми, чтобы она не проснулась.
— Уверяю тебя, она не проснется.
Я отошел в комнату и лег на кровать.
— Смотри, кого я тебе принес. Он настаивал, чтобы навестить тебя.
Протянул руку и я увидел что-то наподобие серебристой птицы.
— Я не могу хорошо разглядеть, Мизинец.
— Смотри лучше, потому что это будет для тебя сюрпризом. Я украсил его серебряными перьями. Разве он не красив?
— Лусиано! Какой ты красивый! Ты всегда должен быть таким. Я подумал, что ты сокол из сказки об аисте-калифе.
Я погладил взволновано ему голову, и впервые почувствовал, что она была мягкая и что даже летучим мышам нравится нежность.
— Однако, ты не обратил внимание на одну вещь. Смотри хорошо. Он повернулся вокруг себя, чтобы показаться.
— На мне шпоры Тома Микса, шляпа Кена Мейжарда, пистолеты Фреда Томпсона, пояс и сапоги Ричарда Тальмаджа. Кроме всего этого, дон Ариовальдо одолжил мне рубашку в клетку, которая тебе так нравиться.
— Никогда не видел, что-либо красивее, Мизинец. Как тебе удалось все это собрать?
— Достаточно им было узнать, что ты заболел, как они одолжили мне все.
— Как жаль, что ты не можешь остаться в таком костюме навсегда.
Я засмотрелся на Мизинца, обеспокоенный тем, знал ли он о судьбе, которая его ждала. Но он ничего не сказал.
Тогда он сел на краешек кровати, его глаза выражали доброту и озабоченность. Он приблизил свое лицо к моим глазам.
— Что такое, Ксурурука?
— Ты больше Ксурурука, Мизинец.
— Хорошо, тогда ты Ксурурукиньо. Разве я не могу любить тебя с большей любовью иногда, чем ты меня?
— Не говори так. Доктор запрещает мне плакать и волноваться.
— Я этого не хотел. Пришел, потому что мне было грустно, и я хотел снова увидеть тебя здоровым и веселым. В жизни всякое бывает. Так что я пришел повести тебя погулять. Пойдем?
— Я очень слаб.
— Немного свежего воздуха тебя вылечит. Я помогу тебе выйти через окно.
И мы вышли.
— Куда пойдем?
— Пойдем гулять туда, где есть канализация.
— Но я не хочу идти по улице Барона Капанема. Никогда больше я там не пройду.
— Пойдем по улице Репрессий, до конца.
Теперь Мизинец превратился в коня, который летал. Лусиано, счастливый, балансировал на моем плече.
