свою, борясь за каждый день под солнцем, я вынужден был нарушать священные заповеди. Я крал, когда голодал, лгал, избегая наказания, против воли своей став воином, убивал, не слыша укоров совести — и мне есть что скрывать в своем сердце, так что, когда пришла бы пора взвешивать его на весах во дворе Двух Истин, я не смог бы ответить и на половину из сорока двух вопросов своих последних судей. И, кроме того, я прошел с войском немало стран, видел, как молятся люди совсем другим богам, алтари которых я попирал, штурмуя города. В стране хеттов я познал любовь женщины, верившей в совсем иное, чем я — и все равно ставшей лучшей из всех, знавших меня. И я понял, что рассказы жрецов о богах — лишь лживые басни. Богам безразличны наши горести и беды, они идут своими путями, гордые и презрительные, вмешиваясь в дела людей лишь для развлечения, едва замечая нас живых — и странно думать, что они озаботятся нами после смерти.
В черном мраморе тронного зала отблескивает пламя огненных чаш.
— Вот она, правда отверженного, — произносит бог мертвых. Он смотрит в глаза теням, и они не выдерживают его пристального взгляда. — Спроси я прочих — они, убогие, сослались бы на таинственную волю своих богов, на заветы предков, а главное — на власть общего мнения, самого грозного для них божества. Живущие во лжи, вам правом рождения даруется разум, способный видеть мир таким, каков он есть, вы же используете его, чтобы творить ложь, которая порабощает вас же, становясь заблуждениями. Вы, не боги, создали ваш людской мир таким, а скажи кто о вас правду, его забьют камнями или швырнут в огонь. И поэтому незамутненное изначальной ложью виденье мира — удел лишь отверженных и преступников. Разве за одно только это не достоин презрения человеческий род?
Глядя в глаза ожившим теням, бог мертвых не слышит ответа.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Пускай когда-нибудь, позабыв исконное значение слова, люди назовут «демиургами» богов, но вообще-то «демиург» значит «работающий на людей», иначе говоря, на свою общину. Так издавна зовут кузнецов, людей необычных, знающих неведомое другим, умеющих находить руду, силой огня превращать ее в сверкающий металл, и потому суеверно подозреваемых в колдовстве. Несколько месяцев прожив в фессалийском Трикке, Человек-с-гор в лишний для себя раз убеждается, что нет чудес в навыке и знании. Этим вечером, присев в тени внутреннего дворика, он с любопытством наблюдает, как набрасывая глину на навощенную деревянную модель, кузнец делает полуформу для литья. Почти заканчивая работу, он вдруг поворачивает к гостю свою широкую, вечно обожженную бороду:
— Помнишь девушку, — спрашивает он вдруг, — которую ты первой повстречал у ворот?
Человек-с-гор усмехается:
— Которая дала мне напиться? Высокого роста, хотя и совсем юная, почти ребенок, с каштановыми волосами.
— Да-да, — кузнец разминает в пальцах мокрый глиняный комок. — Так вот, она умерла.
Человек-с-гор удивленно поднимает брови:
— Я не знал. Как это случилось?
Есть поводы удивляться. За месяцы, прошедшие со дня, когда сев в золе очага, он воззвал к обычаю гостеприимства и человеческому милосердию, Человек-с-гор одним из первых узнавал обо всех болезнях и смертях в этом селении. Впрочем, слухи о чудесах таинственного знахаря сюда не дошли, и, оплакивая умерших, здесь по-прежнему винят в черствости лишь богинь судьбы.
— Она умерла незаметно, за одну ночь.
— Ты так и не ответил — почему?
— Как говорят, от горя.
— От какого горя может незаметно, за одну ночь, умереть красивая девушка, встретившая свою четырнадцатую весну?
Кузнец бросает на него косой взгляд и знаком выпроваживает со двора прислушивающихся сыновей.
— Понимай это как хочешь, — говорит он, наконец. — Ее должны были выдать замуж за одного юношу, но прежде чем договор был скреплен клятвой у алтарей, отец жениха передумал.
— Он обнаружил у невесты какие-нибудь скрытые изъяны?
— Нет. У него выпал случай породнится с другой семьей.
— Понятно.
Человек-с-гор кивает — без всякой иронии. Он о чем-то думает, но совсем не торопится высказать свои мысли вслух.
— Расскажи мне об этом подробней. Это странная история. Знаешь, я ведь повидал много смертей.
Кузнец, не оборачиваясь, пожимает плечами:
— Нечего рассказывать, — говорит он. — Она пришла домой задумчивая и грустная, молча посидела у огня и легла спать.
— И?
— И не проснулась. Что скажешь на это?
— Что это выглядит забавно. Брошенная женихом девушка умирает молча и очень тихо, ни с кем не делясь горем, не накинув на шею петлю, не сходив к колдунье за ядом, не вогнав заколку себе в горло — а просто-напросто упав в объятия бога Гипноса.
— Тебе кажется забавной такая смерть?
— Здесь вообще не было смерти, — говорит Человек-с-гор.
Кузнец оборачивается к нему, бросив работу:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я знал случаи, когда удрученные чем-то люди впадали во власть сна — двойника смерти. Тело становится холодным, не слышно ударов сердца, и не запотевает лезвие поднесенного к губам ножа. Но они живы, они просто спят, чтобы однажды проснутся. Часто уже в могиле.
— Ты уверен что...
— Я ни в чем не уверен.
— Тебе надо сходить к ней. Ты-то ведь сможешь отличить сон от смерти?
Человек-с-гор задумчиво смотрит на него. Это что-то большее, чем минутная нерешительность.
— Ну что ж, пойдем, — говорит он наконец.
Два обитателя мрака, два стража пути, ведущего в страну мертвых, проведя равнодушными взглядами одну из пробредших мимо теней, заводят вдруг странный разговор:
— Они все идут и идут, — нарушив тишину, блеет один. — И никто еще не вернулся обратно.
В темноте бесконечной пещеры раздается хлопанье маленьких кожистых крыльев. Обычно летучие мыши не залетают так далеко.
— Чего же ты хочешь? — мягко мурлычет второй демон. — Это обычный порядок вещей. Так было всегда.
Звук почти бесшумного падения. Заблудившаяся летучая мышь обессиленно шлепается на пол пещеры.
— А что если Долина Теней однажды окажется тесна для мертвых душ? Если их наберется очень много?
— Мертвых душ никогда не бывает много, — мурлычет демон с кошачьей головой. — Много бывает лишь мертвых тел. Мне не нравится, что ты начинаешь задумываться.
Несколько раз вздрогнув, летучая мышь навеки затихает.
