— Вынужден признать. Разве не лихо это было проделано?
— Лихо, — соглашается бог-вестник. — Хотя, на мой взгляд, чересчур много крови.
— У каждого свой вкус и стиль. Это возбудило разговоры?
— И даже клятвы, — подтверждает Гермес. — Уцелевшие пастухи присягнули в святилище хранителя стад, что не согреются в тепле родных очагов, пока не убьют по пяти минийцев за каждого из своих товарищей.
Арес смеется — как позабавившей его шутке.
— Эта перемена благосклонности, — предполагает он вдруг, — как-то связана с этим его... гм, отпрыском от Алкмены?
— Ты не ошибаешься, брат Арес.
— Придется, как видно, предоставить старину Эргина своей судьбе. А ведь он еще вчера, навалив в мою честь гекатомбу, и просмердев небеса бычьим жиром, пообещал мне в проникновенных моленьях еще обильнейшие жертвы.
— Желаю тебе, мой брат, не утратив покоя сердца, пропустить эти моленья мимо ушей.
— А что собираются делать фиванцы?
— Их военные вожди совещались вчера в храме Зевса, — говорит Гермес. — Большинство предлагало дождаться врага в городских стенах, но Алкид, стуча кулаком по священной скамье, настоял встретить Эргина в минийском проходе. Твоего бывшего любимца ждут неприятные неожиданности.
— Быть может, отцу угодно мое участие на стороне Фив? — предполагает Арес, швырнув кость завилявшей хвостом гончей.
— Не думаю — им есть кому помогать.
— Она? — спрашивает Арес. Гермес кивает. — Если бы не клятва, опрометчиво данная отцом матери, — задумчиво произносит бог войны, — Алкид, владея Тиринфом, был бы уже сильнейшим из владык Арголиды, да пожалуй и всей Эллады. Но теперь путь к мало-мальски значимым престолам ему закрыт.
— Но не его наследникам, — замечает Гермес.
— Верно, — Арес усмехается, — даже если посчитать тех, что он зачал дочерям царя Феспия — это ж сколько их будет... У Креонта не осталось еще дочери на выданье?
— А как же! Целых две. Было больше, но одну он выдал замуж за Ясона, и она получила от Медеи свадебный подарочек — отравленный пеплос, другую сбросили с городской стены, когда тебе угодно было быть почтенным жертвой за помощь Фивам против семерых.
— Ну что ж, — говорит Арес, почесывая замаслившуюся бороду, — все понятно. А результат один — в Беотию я не еду. Входи, милый! — говорит он нерешительно остановившемуся в проходе любимцу. — Что ж, устрою заварушку где-нибудь в другом месте. Останешься с нами, брат?
— Нет, мне пора, — вставая говорит Гермес. — Встреча как всегда в зале Двенадцати, в срок?
— Безусловно. Легких тебе дорог, сын Майи!
— Успехов и тебе, сын Геры!
И два великих бога, один сразу, другой чуть погодя, отправляются одним им ведомыми путями, путями богов.
Трахинские горы путники пересекают затерянной среди скал тропой. Миновав топкую малидскую равнину, они находят ущелье, по дну которого струится ручей.
— Ты говоришь, о ней мало кто знает? — спрашивает Человек-с-гор.
— Местным охотникам она наверно известна. Но люди нелюбопытны, и для большинства она не существует. По ней не прогонишь стад, не проедешь на колеснице и не очень-то используешь для набегов. Она доступна лишь диким зверям и пешим путникам, вроде нас.
По мере подъема к перевалу ручей иссякает. Тропа вьется среди камней. Спускающееся солнце удлиняет свои тени.
— Странно, почему такой человек, как ты, бродит по земле, в одиночестве и везде чужой?
Бродяга оглядывается через плечо:
— Это оттого, что я сперва слишком взлетел, а потом, не удержавшись, упал. Люди боятся делить судьбу с теми, кому позавидовали боги. А ты зачем спустился с гор, человек?
— Трудно ответить просто. Скорей всего, чтобы понять себя.
— А что же ты тогда делал в горах?
— Старался познать законы жизни.
— Мне всегда думалось, что понять себя легче в одиночестве гор, а законы жизни познаются в людской суете.
— Мне тоже когда-то так казалось.
— Раз ты такой искусный врачеватель, поселись в большом городе, найдя могучего покровителя.
— Покровителя — а, следовательно, и господина?
— А как еще может обеспечить себе человек безопасность и покой?
— Покой пса на цепи, безопасность быка в ярме?
— Тебе известен другой путь?
— Достаточно того, что я недоволен этим.
— Так уж устроена жизнь. Человек в ней не властен быть самим собой. Он должен определить: кто он, овца или волк. И плохо будет тому, кто ошибся в выборе.
Миновав высшую точку подъема, тропа идет на спуск. Следующий более пологий склон покрыт не каменным месивом, а древним дубовым лесом.
Трусившая впереди собака, вдруг зарычав, срывается. Путники вскидывают копья — но это всего лишь заяц. Возвращенная окриком, она виновато виляет хвостом.
Своды ветвей древнего леса смыкаются над головами. Сколько ему лет? Пробившиеся из желудей прежде, чем эту страну заселили ныне живущие племена, эти деревья будут ронять листья, когда снова сменятся языки и обычаи. А люди, уравненные с богами в стремлении к вечности, будут умирать, одно поколение за другим...
— Вот мы уже и в Фокиде, — говорит бродяга.
Они устраивают привал. Продолжая разговор, бродяга чертит острием меча подобие карты. Штрихи точны. Исправлений делать почти не приходится.
— За Фокидой, — комментирует он, — лежит земля минийцев. Правит ею Эргин. Я его знаю. Злобный, упрямый, настоящий пес войны, безжалостный, как Кербер, но всегда верный своим друзьям и данным клятвам. Со мной там будет безопасно, — кончик меча ставит точку. — Фивы. В них правит Креонт. Его права на власть шатки, всего лишь как брата своей сестры, жены двух царей фиванских, однако, не имея больше наследника, он обрел надежнейшую поддержку совета старейшин, каждый из которых видит себя в будущем на его месте. Быть может, — усмехается бродяга, — одно из тех страшных проклятий, которыми так щедро швыряются боги, пало и на него? Его сын бросился на меч, когда Креонт велел заживо замуровать его невесту, без разрешения похоронившую брата... Да, одного из семерых. Вижу, история эта тебе небезызвестна. Странная судьба начертана Фивам — такое соседство величия и падения... Впрочем, ведь что есть жизнь, как не чередование взлетов и падений? Ночь приходит за смертью дня, за приливом — отлив, цветение сменяется увяданием, страсть — холодностью... Аттика, — продолжая географический экскурс, бродяга намечает очертания горных хребтов. Тут он менее уверен. Лезвие заравнивает неверные наброски. — Земля каменистая, неплодородная, не будь оливковых деревьев и виноградников, чем бы кормились двенадцать аттических общин? Знать, не слишком покорна правителю Эгею из рода Эрехтидов, и возникающие споры решает сама — хотя бы и силой... Спокойней жизнь в Арголиде, где правят владыки, ведущие род от Зевса и Данаи, владетели славных городов и крепкостенных замков. Ну, а чтобы увидеть вершину величия человеческого, поищи в Пирее или Мегарах корабль на Крит. Вот где роскошь дворцов и храмов, народ забыл, что такое бунты, а аристократы — как держать мечи, — бродяга смеется, позволяя предположить, что его слова не слишком точны. — Но могущество повелителя Крита хранит сильнейший в Ойкумене флот, и владыки египтян и хеттов, не говоря уже о других, ищут дружбы царя Миноса. Между прочим, его дворец отстраивал в последний раз Дедал, знаменитый афинский искусник, тоже Эрехтид,
