— Что бы ему делать в этих краях?
Услышав ответ, бродяга выпрямляется:
— Лови! — брошенное плашмя копье летит одному из воинов. — Я знаю Мелеагра, — говорит он Человеку-с-гор. — Мы окажемся в хорошей кампании. Если только эти храбрецы с испугу не убьют нас по пути.
И вот, ожидая вождей, пленники сидят у лагерного костра, между смешавшимися в застольном веселье этолийскими и фессалийскими воинами. Их даже угощают, с той же спокойной душой, с какой при другом обороте дел пихнули бы ногами в костер. Жуя прожаренное мясо, Человек-с-гор бросает взгляды на своего невозмутимого товарища. Его собака, устав огрызаться от лагерных кобелей, протискивается поближе к хозяину. Ей тоже достается кость.
Сначала назвавшийся бродягой попутчик занят только едой. Потом до его сознания доходят обрывки разговора, а когда один из этолийцев, уже успевший побывать в фиванском лагере, не жалея красок начинает расписывать достоинства какого-то их военного вождя, он перестает даже жевать. Странно, но эта тема бродягу почему-то задевает за живое. Наконец, он не выдерживает:
— Да кто же в конце концов этот необыкновенный человек? — не очень вежливо перебивает он. — Как имя этого посланца небес? Ты как поэт, описал нам настоящего бога!
— Это Алкид, — следует ответ. — Сын Амфитриона из дома Персея.
— Ах, Алкид! — бродяга хохочет. Все смотрят на него. — Так он божественен?
— Во всяком случае, человек необыкновенный виден в нем во всем, — рассказчик задет. — Говорят, даже рождению его сопутствовали знамения.
— Моему тоже! — заявляет бродяга. — Той зимой в фессалийской долине выпал густой снег. Он не таял даже днем. Чем не знак небес?
Его поведение выглядит даже неприличным.
— Во всяком случае, всем известно, что Алкид не знает себе равных, — слышит он. — Он непобедим и в борьбе, и в бою на копьях, кулаком он убивает быка, а пущенная им стрела расщепляет прежде воткнувшуюся в центр мишени.
— Все? — интересуется бродяга. — Этого достаточно для божественности? Или он может все, как Аполлон, любимец муз?
— Как говорят, для него нет тайн ни в музыке, ни в пути звезд.
Бродяге надоедает смеяться. Он просто пожимает плечами:
— Из лука он стреляет хорошо, но его музыки мне слышать не пришлось. Говорят, ей он не успел доучиться, потому что убил своего учителя лирой, когда тот стал слишком настойчиво исправлять его ошибки.
Он уже в центре внимания.
— Тебя послушать, так ты знал его!
— А может даже мерялся силой?
— Мерялся, — произносит он, уже в полной тишине. — В ней, не спорю, равных Алкиду нет. Мы устроили как-то состязание на выносливость в гребле. После того, как сдали братья Диоскуры, мы остались вдвоем из пятидесяти. — Тишина становится гробовой. — Я начал выбиваться из сил, когда Алкид сломал весло. Хотя в его глазах я не заметил не только божественной мудрости, но и простого здравого смысла, блеска их я не забуду. На берегу Алкид отправился за жердью для нового весла, а по возвращении узнал, что исчез Гиллас, которого Алкид любил, особенно после того, как убил его отца, за то, что тот отказался вернуть ему быка. Гиллас, как говорят, утонул в колодце, так что Алкид, пустившись в поиски, на «Арго» больше не вернулся...
Бродягу перебивают — уже не в первый раз:
— Ты плавал на «Арго»?
— Плавал, раз сказал, — подтверждает он, очевидно махнув рукой на последствия.
— Да кто же ты такой?!
— В лучшие деньки, — ответствует бродяга, — меня звали Ясоном.
Сидящий рядом выбивает у него кость, и, откатившись, та шипит в костре. В следующий миг невежу валит удар в челюсть. Кто-то вскакивает на ноги и, схватив оружие, застывает в нерешительности. Ясон невозмутим.
— Ты зря его ударил, — слышит он. — Он прав. Ты проклят богами, Ясон!
— Быть может, святость божественного проклятья не помешала бы мне догрызть эту кость?
— Пусть это решат наши вожди.
Присутствующие вдруг расступаются.
— Адмет! Мелеагр! — окликает бродяга. — Какая встреча!
— И главное неожиданная, — подтверждает Мелеагр. — Приветствую тебя, Ясон!
— Твои оборванцы, услыхав мое имя, не дали мне даже доесть куска!
— Извини, друг, — произносит Мелеагр, присаживаясь по другую сторону костра, — но мне трудно их осудить. Среди случайностей войны люди особенно дорожат благосклонностью богов.
Дрожащее над костром марево, искажая лица, не затемняет смысла слов. Адмет молчит. Ясон улыбается:
— Насколько я понял, мяса мне больше не перепадет?
— Ты же понимаешь...
— Да, конечно!
Пусть кто-нибудь посчитает себя оскорбленным издевательской улыбкой проклятого богами одинокого воина, что опаленный когда-то бессильным огнем, посеял зубы дракона на поле, посвященном богу войны!
— Ты сам понимаешь, никто не вправе задержать тебя здесь.
— И конечно же, мне и моему спутнику вернут оружие?
— Разумеется. А он тоже не боится гнева богов?
Человек-с-гор кидает кость в зашипевший костер:
— Не настолько!
Прежде чем уйти, в неожиданном порыве ярости Ясон оборачивается к воинам у костра:
— Не вам презирать меня! Ваши имена забудут прежде, чем сгниют ваши трупы, а мое будут помнить вечно — пусть и благодаря проклятию!
Никем не задержанные, Человек-с-гор и Ясон, когда-то наследник трона Иолка, царь коринфский, а теперь отверженный богами и людьми изгой, пройдя мимо закоченевшего трупа с обожженными ногами, исчезают в темноте.
Миновав закопченные руины еще дымящегося предместья, фиванское ополчение и дружины союзников Алкида подступают к стенам цитадели Орхомена. На сей раз переменчивая судьба решительно склонила чаши своих весов. Ворота цитадели содрогаются под тяжестью ударов. Когда они рухнут, защитникам недолго устоять в открытой схватке. Сверху в раскачивающих бревно людей падают камни, но те прикрыты рядами плетеных щитов, а в каждого высунувшегося из-за стены летят стрелы. Отпрянуть успевают не все.
Под ноги седому лучнику, как-то начавшему спор о судьбе и случае, падает один из таких несчастливцев. Позавчера тому удалось вырваться из кадмейского ущелья, а теперь древко стрелы торчит из его глазницы. На ее хвосте ветерок треплет орлиные перья. Наметанный глаз седого лучника легко находит стрелявшего. Яркое пятно львиной шкуры хорошо видно среди потемневшей меди фиванских доспехов и на фоне черной копоти руин.
Защищенные, один зубцом стены, другой широким щитом оруженосца, они вступают в перестрелку. Протянув руку за новой стрелой, лучник вдруг встречается с взглядом своего товарища, верящего только в случай, и видит в его глазах тоску.
— Молись же своему случаю! — говорит он.
— А ты — своему жребию!
