погружен во мрак. В центре помещения возвышается массивный каменный трон, очень грубое сооружение, без всяких украшательских изысков. Стараясь не замечать разбросанных у стен желтеющих человеческих костей, девушка подходит к подножию трона и замирает, прислушиваясь. Тишина.
— Астерий! — зовет она.
Эхо катится по запутанным коридорам. Некоторое время спустя она слышит шлепанье неуклюжих шагов и чуть вздрагивает, видя выступивший из черного провала бокового хода грузный, почти человеческий силуэт, увенчанный, однако, уродливой рогатой головой. Убив в себе то, что так похоже на страх, она улыбается, и подошедшее чудовище, дружелюбно мыча, берет ее руку. Они садятся на тростниковую циновку. Девушка открывает принесенную корзинку. Выкладываются лепешки, виноград, комья фиников, нарезанная ломтями дыня, и благодушно мычащее чудовище принимается за еду. Девушка что-то говорит ему, ласково именуя Астерием, и возвращающее ее искаженные слова эхо перестает казаться зловещим.
Идиллия обрывается резко. Человекобык перестает жевать, тупо глядит в стену напротив, а потом, схватившись руками за голову, издает переходящее в резкий вопль мычание. В бешенстве он вскакивает, топча фрукты, и кричит, задрав оскаленную морду к погруженному во мрак куполу.
— О боги! — медленно вставая, шепчет девушка. — Он снова хочет крови!
Сдерживая захлестывающее разум желание сорваться на бег, она отступает, поворачивается и скрывается в коридоре.
Рев ярости, безнадежности и отчаяния несется по переходам Лабиринта. Девушка чувствует себя затравливаемым зверьком, затылок которого вот-вот опалит тяжелое дыхание преследователя, и узловатые пальцы сомкнутся на шее... Но крики гаснут позади, и привычный поворот выводит к выходу. Она стучит в окованные медью ворота. Слышен лязг откидываемых запоров.
Яркий свет солнца бьет в глаза, девушка вдыхает свежий морской ветер и видит яркую зелень орошаемых садов. Наполненный безнадежностью сумеречный мир остается позади. Качнув султаном золоченого шлема, начальник стражи склоняется перед ней.
— Он снова требует жертвы, — говорит она, ощущая сухость в горле.
— Да, госпожа!
...С плоской крыши дворца она провожает взглядом четырех воинов, ведущих ее, одетую в белое ровесницу к воротам Лабиринта. В последнюю минуту жертва теряет дух, вырывается, кричит, и ее с силой вталкивают в распахнутый зев входа. Падает решетка, захлопываются с лязгом ворота, и девушка в золотом обруче медленно опускает побелевшие ладони. Но отчаянный вопль еще долго стоит в ее ушах.
Восходящее солнце золотит вершину горы Тайгет. На заре дня человек со старым шрамом на руке запрягает в колесницу двух своих коней. Шепча ласковые слова и называя их имена, он скармливает им со своих ладоней по медовой лепешке. Сегодня будет предано костру тело одного из старейшин Спарты. День завершится погребальными играми. Накинув пурпурный плащ, воин берет коней под уздцы. Солнце этого дня должно светить для него.
Когда же наступает час заката, его измазанное в пыли и крови еще теплое тело приносят в дом, хозяин которого оказал гостеприимство Человеку-с-гор. Кони не подвели. Они первыми пришли к финишу, закусив удила и волоча остатки упряжи. Ему же не повезло, он не справился с поворотом, колесницу вдребезги разнесло о поворотный камень, он упал в пыль — и никто из мчавшихся следом не натянул поводьев.
На лице его запеклась кровь, но уронив взгляд на знакомый шрам на руке, Человек-с-гор грустно качает головой. И трогает пульс. Тело еще теплое, но этот человек мертв. И все же, он медлит.
Они не были друзьями, но всех нас сближают совместно перенесенные удары судьбы. Человек-с-гор велит всем выйти. И накидывает засов.
Откладываются в сторону инструменты из бронзы и меди, становящиеся ненужными, когда он пускает в ход свою силу, перестает замечаться время, его разум становится живущим чужой болью, пульсирующим сердцем мира. Он протягивает руки.
И совершается невозможное.
Соединились иззубренные куски сломанных костей, срослись края разорванной плоти, трепещет в преддверии первого удара сердце. Возвращаются ощущения времени. А вместе с ними и сомнения.
Чувствуя навалившуюся усталость, он ненадолго закрывает руками глаза.
Этот человек, душа которого возвращается сейчас с половины пути в Долину Теней, играл в одну из игр, распространенных среди племен человеческих. Игра эта была не хуже других, и он хотел быть первым. Что там было в перечне призов? То же, что обычно.
Нет в мире ни хорошего, ни плохого, ни добра, ни зла, а есть лишь голод и сытость, нищета и роскошь, развлечение и скука, говорил он когда-то. Среди вещей, о которых он забыл упомянуть, была и смерть. А еще в этом мире иногда приходится платить. Платить за все. За сытость, за роскошь, за развлечение, за скуку... Это человек хотел победить. Он знал, чем рисковал. Его судьба справедлива.
Знахарь снова протягивает руку. Лежащий перед ним опять мертв.
С чувством совершенного предательства он выходит под потемневшее небо.
— Я сделал все, что мог, — говорит он тем, кто еще на что-то надеялся.
Тело уносят. Дойдя до своей постели, он падает на тюфяк и засыпает тяжелым сном.
Шагавшего из Мегар в Афины юношу сумерки застают на горной тропе. Он уже решает переночевать на земле, завернувшись в плащ, когда судьба решает послать ему крышу над головой. Слышны топот и блеянье подгоняемых коз. Следом за ними из-за поворота тропы показывается их хозяин, зрелых лет человек с пастушеской клюкой в руке, похожий чем-то на статуэтку пузатого сатира Силена.
— Зачем тебе, юноша, урча пустым желудком и лязгая зубами, спать на этих камнях? — качая головой, говорит он. — Ночь следует проводить в сытости и тепле.
Отказываться нет поводов, и вскоре под гостеприимной кровлей хозяин потчует гостя лепешками и сыром, наливает козьего молока и разводит огонь под похлебкой из козлятины.
Юноша изысканно благодарит и совсем не по-светски набрасывается на угощение. И то и другое хозяина веселит.
— Как твое имя, путник, и куда направляешься? — дружелюбно спрашивает он.
Юноша называет себя каким-то именем, весьма непохожим на подлинное, и рассказывает, что идет из Трезена в Афины. Там ему следует получить небольшое наследство.
— В Афины? Из Трезена? — хозяин с сомнением чешет жирный волосатый живот. — Неподходящее же ты время избрал для получения наследства, — заплывающими глазами он разглядывает гостя. — У тебя божественное лицо, кожа, как у девушки, осанка подобна...
Юноша неторопливо обнажает меч, и хозяин поспешно завершает дифирамб:
— Ну-ну, я шучу, — и обнаженным мечом гость отрезает ломоть сыра. — Вернее, я к тому, — продолжает он, блеснув вспотевшей плешью, — что не обернулось бы твое вступление в наследственные права путешествием на Крит, к царю Миносу.
— Зачем бы мне туда отправляться? — спрашивает юноша, отложив меч.
Это оружие явно самое дорогое его достояние. На золотой рукояти искусный чеканщик изобразил сплетшихся змей. Хозяин смутно силится припомнить, где он мог видеть подобный символ, но отвлеченный нечастой для него возможностью всласть выговориться, забывает о нем. И больше не вспоминает.
— А ты не знаешь, сынок? Ну и ну! — восклицает он, хлопая себя по ляжкам. — Волей богов, покаравших Афины за преступление своего царя, каждые девять лет город должен отсылать на Крит семерых красивейших юношей и столько же прекраснейших девушек. Этого даже трезенец не может не знать!
— Допустим, — говорит гость, — но представь, что я проделал путь, скажем, из Гелы или Пилоса.
— Ну, хорошо, хитрец, — говорит хозяин. — Началось все это с того, что сын Миноса Андрогей,
