Ладья солнца плывет в зените небес. Ветра времен проносятся над Городом Мертвых.
Внутренние переходы критского дворца запутанны и извилисты — результат многовековых и не слишком обдуманных перестроек огромного здания, страдающего при каждом великом землетрясении. Следуя за скрывающей лицо молчаливой служанкой, гордящийся своей памятью Тесей начинает теряться в числе и направлении пройденных коридоров, когда оказавшись в зале полных зерна пифосов, он озаряется прозрением — этот зал, во всю длину которого врыты в землю громадные, в полтора роста глиняные сосуды, находится прямо под тронным залом критских царей.
Его проводница уходит, бросив короткое «жди», и, оставшись один, он предается этому несложному, хоть временами и утомительному занятию. Жизнь похожа на игру, думает он, и та же страсть придает ей вкус и цель. Сделать единственный и неповторимый ход костяной фигуркой на расчерченной доске, нанести удар раскрытому умелым маневром противнику, сказать слово, которое, прозвучав раньше или позже, пропало бы втуне, но сказанное вовремя, сделало тебя господином положения... Если вам не знакома эта страсть — ваши прошлые победы случайны.
Наконец, из-за подпирающей потолок колонны выходит девичья фигурка в светлом одеянии жрицы.
— Позволь приветствовать тебя, благородная Ариадна!
— Ты так легко узнал меня?
— Разве хоть раз увидев, можно забыть прекраснейшую из дочерей Крита?
Она подходит, и он угадывает в полумраке ее улыбку:
— Если бы ты был также правдив, как и вежлив...
— Что хочет знать принцесса Крита?
— Прежде всего — твое имя.
— Я его называл...
— И я его помню. Но ты вовсе не тот незначительный человек, каким хочешь казаться.
— В моем городе меня никто не назовет незначительным.
— Да, может быть, — говорит она. — Однако я едва ли поверю, что есть где-нибудь такой город, где сын ремесленника умел бы так блестяще проходить повороты и внук земледельца так хорошо владел бы приемами борьбы.
— Под небом Ойкумены много городов и народов. Иные из них совсем не похожи на Крит, принцесса.
— Но тот, кого на играх ты раз за разом заставлял глотать пыль, был первым все прошедшие годы.
— Значит, мне помогают боги.
— Можно поверить — тогда зачем им стараться для человека незначительного? Еще раз спрашиваю тебя — кто ты? Если ты действительно так уважаешь меня, как говоришь, не оскорбляй мой слух новой ложью.
И он понимает, что настал миг, тот самый миг, приход которого так остро чувствуют те, кому помогают боги.
— Ты хочешь правду — так знай ее! Я Тесей, сын Эгея. Я явился сюда, чтобы, войдя в Лабиринт, убить чудовище, твоего сводного брата — и освободить свой народ от проклятья!
Молчание в сумерках зала пифосов. Говорят, что глаза — зеркала души... Ложь! Ее тайные движения так часто выдают едва заметные изгибы губ — но лицо принцессы Крита в тени.
— Теперь ты можешь послать меня на смерть. Я в твоей власти.
И тогда он чувствует ее робко протянутую руку:
— Как можешь ты думать, что я могу...
...Что-то шепча, проклятый бог снова швырнул кости; великий воин снова сделал поворот во тьме; подумав о вечности, распятый бог вновь закрыл глаза...
На сердце ее золотая цепь, ее не порвать ни времени, ни смерти, ибо есть на свете невидимый бог, могучий боец, грозный ловчий и неуловимый вор, он выигрывал все битвы, он взламывал все замки, он входил во все логова, он перелетал все моря, он подчинял богов, он вторгался в людские души, он дарил безумие, и имя его — любовь.
Схваченный при попытке к бегству, Человек-с-гор понимает, что это не случайность. За ним следили, ожидая, пока он не выдаст себя. Случайность не собрала бы в одном месте столько людей.
Они спускаются в подземелье, и огни факелов дрожат на бронзовых наконечниках копий. Его все- таки не лишают совсем дневного света. Застенок освещен падающим через узкую отдушину лучом. Четвертую стену заменяет решетка из широких дубовых брусьев. Когда начинает темнеть, несущие караул стражники зажигают факел.
Прежде чем приносят еду, он уже успевает уснуть и просыпается, лишь пробужденный легким толчком копья.
— Вот уж не ожидал, что с таким человеком, как ты, придется разговаривать через решетку, — Атрей широко улыбается. Как и всегда. — Зачем ты хотел бежать?
Человек-с-гор садится и с хрустом расправляет плечи:
— Видишь ли, мой молодой друг, мне захотелось вспомнить подлинный цвет небес. Известно ли тебе, что на свободе они имеют совсем иной оттенок?
— Ценю твое спокойствие. Отец недоволен тобой.
— Я тоже недоволен твоим отцом.
Атрей делает вид, будто не замечает последней фразы:
— Но если ты принесешь клятву во имя подземных богов больше не злоупотреблять его доверием и не делать глупостей, то все будет по-прежнему. Отец согласен простить тебя.
— Ему есть за что меня прощать?
— Он думает, что да. Более того, ценя тебя, он готов пойти навстречу иным твоим пожеланиям. Так что если тебе чего-то и не хватало...
— Нет, что ты! Мне вообще ничего не нужно от царя Элиды.
— Ты дорог отцу. Причем настолько дорог, что он скорее предпочтет сгноить тебя здесь, нежели расстаться с тобой.
— Передай ему, что никто еще не диктовал мне своих условий через решетку.
— Передам, — все так же улыбаясь, соглашается Атрей и некоторое время молчит, ожидая продолжения. — Знаешь, меня давно тянет спросить, — произносит он, не дождавшись, — от кого все-таки явившийся с гор знахарь приобрел свои воистину божественные познания? Ты ведь можешь больше, чем делаешь вид, Человек-с-гор.
Тот пожимает плечами:
— Удовлетворю твое любопытство: мне их поведал сошедший с небес лучезарный, мудрый и светлый бог Аполлон.
Атрей смеется:
— Расскажешь об этом самому богу Аполлону!
И уходит. Сменившиеся часовые видят узника спящим, а следующие, заступившие на пост с восходом солнца, застают его за выполнением физических упражнений.
Перестав вращать вокруг себя тяжелую дубовую скамью, Человек-с-гор ставит ее на место, поворачивает голову — и встречается с взглядом той, которая так часто клялась в любви.
