обратно?
Как коварная змея, страх заползает в душу.
По-прежнему бесшумны шаги, прочна вьющаяся в пальцах нить, точен выбор поворотов, однако когда за очередным из них вспыхивает свет, он вздрагивает. И оглядывается.
Последние шаги открывают ему большой зал под погруженным во мрак куполом. В центре зала на возвышении стоит черный трон. Он пуст.
А еще есть воспоминания.
Из отдушины давно не падает свет, догорающий факел бросает на каменный пол искаженные очертания решетки, а Человек-с-гор шагает забытой тропой в Трохинских горах, споря со своим случайным спутником о, может быть, самых важных вещах, когда раздаются шаги, голоса, и к его решетке подводят человека, который держится на ногах только благодаря древкам протянутых ему копий. Кто-то из пришедших, сделав ловкое движение мечом, срезает с человека пояс. Распахнувшийся изорванный хитон обнажает тело, изуродованное набухающими под мышкой и в паху струпьями.
— Да, — спокойно говорит Человек-с-гор, слыша знакомый запах. — Это чума.
И возвращается к своим воспоминаниям.
Черный трон хозяина Лабиринта пуст, и гаснет в закоулках далекий вой. Можно войти в этот зал, сердце храма безнадежности — однако Тесей не может этого сделать. Можно по-разному называть это сложное чувство. Он предпочитает считать его осторожностью.
Можно подождать и здесь, на входе. Рано или поздно хозяин Лабиринта вернется к своему трону. Но Тесей недолго придерживается этого решения. Сворачивая клубок, он возвращается.
И не узнает пройденного пути.
Он снова сидит у костра, среди пирующих воинов, слышит слова спора и снова — в который раз! — швыряет в костер щедро протянутую ему жирную кость, когда воды реки памяти вновь покрываются рябью и, открыв глаза, Человек-с-гор снова видит предавшую его.
Она стоит у решетки. В ее запавших, широко открытых глазах он без труда читает ужас смерти.
— Я больна, — произносит она.
Он кивает:
— Я понял. Странно, что стрелы чумы сделали тебя одной из первых жертв. Не находишь?
— Мне страшно, — говорит она.
— И это тоже проходит.
Держась за решетку, она опускается на колени. Он понимает, что это не игра, и даже не мольба. У нее действительно нет сил. Но его сердце молчит.
— Я не хочу умирать!
Она дрожит. Ужас кричит в ее глазах.
— Это общая участь людей.
— Ты же можешь спасти меня!
Он качает головой:
— Ты для меня никто, девушка. Я устал творить чудеса. Покинь это место. И умри.
И, закрыв глаза, Человек-с-гор возвращается туда, где окончен спор, чтобы вслед за одиноким воином, носящим на руках старые шрамы, а в душе вечную горечь прежнего предательства, уйти во мрак, покинув ярко пылающие костры сытых победителей.
Нить Ариадны по-прежнему в его руке, но правила поворотов забыты. Это слепые блуждания. Бродящий в Лабиринте больше не ищет Минотавра.
Один из случайных поворотов приводит его в глухой тупик. Он видит лежащий на полу непотревоженный скелет, свернувшийся на боку, с поджатыми к груди коленями. Он будто уснул. Тесей опускается на пол. И больше не ищет себе оправданий.
И тогда его отчаянье говорит с его сердцем. Нет выхода тебе, вошедший в лабиринт жизни, произносит оно, бесполезны усилия и тщетны надежды. Брось свою нить, забудь о подарившей ее, и твой путь сам приведет тебя к твоему концу. Сядь у подножия черного трона, закрой глаза, признай тщету и бесцельность жизни, и прими забвение, последний дар Лабиринта.
И он закрывает глаза.
Огненная ладья солнца плывет в зените небес, жаркое дыхание пустыни снова обжигает скалы города мертвых, лежащего на левом берегу великой реки Хапи, а певец на стене забытой гробницы продолжает петь о том, о чем стоит помнить живым.
И никто не успокоит наших сердец, пока мы сами не достигнем тех мест, куда они удалились. А потому утешь себя, забудь о предстоящем постижении грустных истин, следуй желаниям своего сердца и не давай обессилеть своей душе. Когда же придет день оплакивания, утомленная, она уже не услышит воплей, и причитания никого не спасут от могилы.
Где-то к востоку от Мемфиса, покинутой фараонами древней столицы, огромный каменный сфинкс стережет занесенную песком дорогу к ограбленным века назад пирамидам. На устах его усмешка, быть может, вызванная тщетностью человеческого стремления к величию. Он усмехается давно.
Когда же он засмеется, звезды остановят бег свой, и жизнь иссякнет на земле.
