— Я заметил. Ну что, поехали?
— А отказы не принимаются?
— Теперь, когда вы об этом заговорили… нет.
Как ни горько ей было это сознавать, но все ее попытки поставить его на место не достигали цели; напротив, казалось, его самомнение только возрастало. Когда она надевала пальто и брала сумочку, глаза ее вызывающе блестели. Она еще не знала, как с ним справиться, но преисполнилась решимости непременно что-нибудь придумать.
По лестнице они спускались лишь под дробный перестук каблуков. Несвойственное Линдси молчание объяснялось тем, что она никак не могла найти какое-нибудь остроумное, непринужденное словцо, которое помогло бы возобновить разговор. А Ник Фарадей, изрядно поднаторевший в светской болтовне, сейчас был погружен в собственные мысли. Он недоумевающе вскинул бровь, словно что-то из происходящего вызывало у него неприязнь. Может быть, он думал об упрямстве Луизы и искал способ склонить чашу весов в свою пользу? В машине они тоже едва перебросились парой слов.
Когда Ник и Линдси вошли в ресторан, метрдотель почтительно бросился им навстречу. Слишком хорошо вышколенный, чтобы проявлять любопытство, он все же не удержался от искушения и искоса бросил взгляд на новую спутницу Ника, произнося по-французски.
— Добрый вечер, месье Фарадей, мы всегда рады вас видеть. Тот же столик, что и обычно, сэр?
— Добрый вечер, Жильбер. Да, пожалуйста. Это мисс Купер.
— Добрый вечер, мадемуазель. Очень приятно с вами познакомиться, — произнес метрдотель и, отвесив еле заметный поклон в сторону Линдси, с горделивым видом повел их через зал к столику у окна, откуда открывался изумительный вид на огни города.
У Линдси кружилась голова от неизведанного ранее ощущения избранности. Ее охватило радостное возбуждение, глаза заблестели, и она почти забыла о враждебности, которую питала к Нику. Она словно находилась в гипнотическом трансе.
Когда они вошли, все головы повернулись в их сторону, и Линдси поняла, что означает — быть рядом с Ником Фарадеем. Она чувствовала устремленные на нее любопытные, полные зависти взгляды. Впрочем, удивляться тут было нечему. Любопытство и зависть сопровождали бы любую женщину, с которой Фарадей счел бы возможным появиться на людях. И дело было не только в его внешности, богатстве и положении в обществе. Даже не будь у него всего этого, целеустремленность и дельность его натуры все равно выделяли бы его на фоне остальных мужчин и привлекали бы благосклонное и ревнивое внимание женщин. Линдси на собственном опыте познала эти свойства его характера, и нельзя сказать, чтобы пришла от них в восторг. И все же не это занимало ее сейчас. Нет, удивительнее всего было то, что она, казалось, напрочь утратила свою рассудительность. Все, что происходило, ей страшно нравилось!
К Нику Фарадею вновь вернулся дар речи, и оказалось, что он умеет быть любезным, предупредительным и внимательным. Линдси отведала все лучшее из того, что мог предложить этот французский ресторан, благодаря Нику, который умело помог ей разобраться в пространном и запутанном меню. Линдси было приятно чувствовать, что ей во всем потакают. От выпитого вина в голове слегка шумело; всякий раз, когда Ник брался за бутылку, она забывала прикрыть бокал рукой: вино оказалось настолько восхитительным, что отказаться не было сил. Вскоре Линдси совсем расслабилась и почувствовала умиротворение.
— Мистер Фарадей… — В ее голосе звучали вопросительные интонации.
— Ник.
— Ник, — послушно повторила она, не имея ничего против этого имени, которое вполне соответствовало дружеской обстановке и ее приподнятому настроению. — А если бы судьба о вас не позаботилась и процветающее дело не поднесли вам на блюдечке с голубой каемочкой, чем бы вы тогда занялись?
— Гм… дайте подумать. — Неужели ей показалось или он в самом деле с трудом сдерживает смех? — Первым делом я бы сбежал из школы и, скрыл свой настоящий возраст, ушел в море на корабле. Это позволило бы мне повидать весь мир и заодно понять, чего я стою на самом деле. Жизнь — самый лучший учитель. Затем я вернулся бы домой и засел за книги, потом поступил бы в школу журналистики и, закончив ее, воплотил в жизнь свою давнишнюю мечту — стал бы военным корреспондентом. Вот что я сделал бы, будь у меня возможность выбирать. А вы?
— Я?
— Вы что, всегда мечтали о карьере секретарши?
— Нет, в детстве мне хотелось стать танцовщицей. Однажды родители взяли меня на «Лебединое озеро», и этот спектакль меня покорил. Я не просто любовалась Одеттой, а танцевала вместе с ней, повторяя мысленно каждое па. Когда Одиллия околдовала Зигфрида, я рыдала так, что, казалось, сердце выпрыгнет из груди. А когда Зигфрид и Одетта снова встретились, я словно воскресла из мертвых. Когда спектакль закончился, все захлопали так, что, казалось, крыша театра рухнет. И я твердо решила, что не только буду танцевать партию Одетты на сцене, но и стану величайшей балериной в мире.
— И что же случилось? Разве вы не были примерной ученицей в балетном училище?
— Нет. В балетное училище я так и не поступила. Я была слишком мала, чтобы понимать, сколько нужно труда для того, чтобы добиться поставленной цели. Мне казалось, что, стоит очень сильно захотеть, — и все получится само собой.
— Почему же мудрые родители не наставили вас на путь истинный?
— По той простой причине, что я никогда никому не говорила о своей мечте. Я слишком дорожила моей великой тайной, чтобы делиться ею с окружающими. Теперь все это кажется смешным. Если бы я хоть намекнула о своем желании, мама с радостью записала бы меня в балетное училище: она всегда готова была прийти мне на помощь. Впрочем, не знаю, чтобы это что-либо изменило: скорее всего, у меня и таланта-то никакого не было. Забавно… Вы — первый человек, которому я об этом рассказываю.
— Польщен. А откуда вы родом, Линдси? Ясно, что не с юга. Во всяком случае, мне так кажется.
— Я родилась в Йоркшире, там и жила все время до тех пор, пока не последовала… — Она чуть было не допустила оплошность, сказав: «…за своим братом Филом в Лондон», но вовремя остановилась и продолжила как ни в чем не бывало: — примеру множества жаждущих перемен девушек из небольших провинциальных городков, которые едут искать счастья в Лондон.
— А из какого провинциального городка приехали вы?
— Из Гэворта.
— А-а… Край сестер Бронте[3].
— Да, это известно даже школьникам.
— Пожалуй, — согласился он. — Хотя мне, как это ни удивительно, никогда не доводилось там бывать.
— В самом деле? — удивленно спросила она. — Люди приезжают со всех концов света, для того чтобы взглянуть на Гэворт.
— Готов покаяться в своем невежестве. Когда-нибудь восполню этот пробел. Расскажите мне о родителях. Они по-прежнему живут в Гэворте?
— Да. Они не отличаются охотой к перемене мест, и готова побиться об заклад, что будут жить там до конца своих дней. Что же мне еще о них рассказать? — в замешательстве подумала Линдси. — Они милые, но самые обыкновенные люди. Отец словно сросся со своей изношенной твидовой курткой, которую, сколько я себя помню, мать собирается отдать нищим. Он буквально помешан на автомашинах, возится с ними и в рабочее, и в свободное время. Папа автомеханик в мастерской. Одно время был начальником ремонтного цеха на заводе, пока тот не закрыли. Мне кажется, он многого мог бы добиться в жизни, если бы задался такой целью. Но способностей у него куда больше, чем честолюбия. А мама — очень мягкая и добрая женщина. У нее темно-каштановые, вьющиеся от природы волосы и очень красивые карие глаза. Она печет удивительно вкусные пирожные и души не чает в отце. Он тоже искренне к ней привязан, так что они просто созданы друг для друга.
— Да, мне тоже так кажется. — Неужели в его интонации проскользнули еле заметные нотки зависти или это ей показалось? — Вы по ним скучаете?
— Конечно.
