— А по Гэворту?
— В Лондоне масса соблазнов, но временами меня охватывает ностальгия.
— Расскажите мне про Гэворт.
— Ну что ж… Он стоит на краю открытой всем ветрам равнины, поросшей вереском. Уныло-серые, как грозовые тучи, болота почти непрерывно тянутся до самого горизонта, среди них затеряны одинокие домики. Сам Гэворт — небольшая деревушка с домами из серого камня, крытыми шифером. Главная улица, круто поднимающаяся в гору, вымощена булыжником. Казалось бы, самое обычное место, но поражает то, что экземпляр «Грозового перевала»[4] Эмили Бронте вы можете приобрести в той самой лавке, где ее брат когда-то покупал себе опий.
Основная достопримечательность — это, конечно, дом приходского священника, где жили сестры Бронте. Многие считают его темным и мрачным, но мне кажется, что дом весь пронизан мягким светом. Просто дух захватывает, когда идешь к нему по стертым плитам дорожки, по которой когда-то ступали и они. А собранная там коллекция реликвий словно приоткрывает завесу над их жизнью: шляпка и шаль Шарлотты, ее ботики и платье, кружка Эмили, заварной чайник тети Брэнуэлл, детские записи в книжках, сделанные бисерным почерком, — первые попытки сочинительства. Всякий раз, когда я там бываю, меня не покидает ощущение, что эти одаренные, отгородившиеся от окружающего мира дети, наделенные от природы изобретательным умом, до сих пор живут там. Порой, когда старые деревянные ставни поскрипывают под порывами ветра, кажется, звучит их грустный смех. Такое впечатление, что, дотронувшись до старенького заварного чайника тети Брэнуэлл, вы обнаружите, что он еще не успел остыть от последнего чаепития. Вам, наверное, все это кажется глупым?
— Нет, тем более что я такой же романтик, как и вы.
У нее вырвался слабый вздох.
— Да, видимо, не случайно именно в Гэворте расцвело дарование сестер Бронте: он оказывает какое-то странное, чарующее воздействие на человеческое воображение. Особенно если на дворе ноябрь, вокруг сгущаются сумерки, моросит дождик, а ты стоишь на деревенском кладбище… Впрочем, хватит об этом.
— Почему? Вы очень интересно рассказываете.
— Я не уверена, что в глубине души вы не потешаетесь надо мной.
— С моей стороны это было бы верхом неприличия и непредусмотрительности, особенно после того, как вы оставили меня без объяснений одного на кладбище.
— Вы в самом деле потешаетесь надо мной.
— Нет, честное слово, нет. Просто я чувствую, что на душе у меня хорошо. Даже если вокруг одни привидения. Жаль, что пора уходить, но у нас впереди обширная программа. Так что, если вы готовы…
Линдси продолжала пребывать в упоительном трансе, пока они с Ником кочевали из одного увеселительного заведения в другое. Уже перед рассветом он привез ее в фешенебельный ночной клуб и повел за собой прямо на крошечную пустую танцплощадку. До сих пор ей удавалось избегать танцевать с ним, но теперь она чувствовала, что все отговорки иссякли — так же как и ее решимость сопротивляться. Она отдалась энергичному ритму музыки, стараясь ни о чем не думать. По мере того как ночь подходила к концу, к ней возвращались напряжение и тревога, вызванные попытками разобраться в своих чувствах.
Ник Фарадей мог бы ей понравиться… если бы только он не был ее врагом. Линдси вспомнила первый их разговор. Как он сказал?.. Нет ничего хуже ненависти понаслышке? А потом добавил что-то насчет обстоятельств, которые редко становятся известны полностью… Она вдруг сбилась с ритма. Если большинство людей восхищаются Ником Фарадеем, то, может быть, он не такой негодяй, каким она привыкла его считать?
Ритм изменился. Зазвучала медленная, заунывная мелодия. Линдси чувствовала, что сейчас ей лучше всего уйти. Даже в полумраке она видела, как пристально смотрит на нее Ник, удивленно вскинув бровь и мрачно сжав губы, казавшиеся шелковистыми. Конечно, думала Линдси, он привык к тому, что окружающие испытывают к нему безусловную симпатию или, по крайней мере, заискивая перед ним, демонстрируют вежливый интерес к его персоне. Но Боб Шелдон — разве он принадлежит к числу тех, кто служит человеку верой и правдой только потому, что им от него кое-что перепадает? Чем же Ник Фарадей заслужил такую преданность Боба?
До сих пор Ник только придерживал рукой ее талию, но внезапно он прижал ее к своему крепко сбитому телу, и благоразумие оставило Линдси. Ее охватила паника.
Она вскинула голову и гневно посмотрела на него.
— Вы так прижимаете меня, что я даже дух не могу перевести, — еле выдохнула она.
— Для девушки, которая мечтала стать балериной, вы танцуете не очень хорошо. Вы так скованны, словно аршин проглотили. Попробуйте расслабиться… если не боитесь, конечно.
— Что вы имеете в виду?
— А вдруг, расслабившись, вы решите, что вам нравится, когда вас так прижимают?
Ей и в самом деле это нравилось! В последние дни она открыла для себя много неприятных истин. И одна из них, особенно ее возмущавшая, состояла в том, что неприязнь женщины к мужчине вовсе не означает невозможность сексуального влечения. Этот мужчина, приводивший ее в такую ярость, по большей части оказывался прав. Она в самом деле боится утратить контроль над собой. Линдси чувствовала, что стоит на самом краю пропасти: стоит сделать шаг — и уже ничто не сможет удержать ее от падения в бездну.
Нежная, романтическая любовная песенка, в такт которой она покачивалась в объятиях Ника Фарадея, казалось, звучала не с углового помоста, где расположился оркестр, а из ее собственного сердца. Их тела льнули друг к другу. Сквозь тонкую ткань платья она чувствовала его обжигающие прикосновения. Другой рукой он обнимал ее гибкую талию, и она вся дрожала от еле сдерживаемого желания. Терпкий запах дорогого одеколона скорее дополнял, нежели заглушал мужской запах, исходивший от его тела, — сочетание, которое ей нравилось, хотя она сама не вполне это понимала. Ее захлестнула волна острого наслаждения, отчего все тело сладостно заныло, дыхание перехватило, а мысли смешались.
Благоразумие в ней уступило место чисто женским инстинктам. Ее голова умиротворенно склонилась на его плечо, причем у нее возникло такое ощущение, что там ей и место. Услышав хриплый, невнятный звук, вырвавшийся из его горла, она улыбнулась про себя. Она чувствовала бы себя оскорбленной, если бы ей не удалось пробудить в нем желание. Линдси никогда раньше не подозревала, что способна обладать подобной властью над мужчиной. Правда, приглушенный внутренний голос подсказывал ей, что радоваться тут особенно нечему, а напротив, следовало бы встревожиться, ощутив в себе эту силу. Однако она не пожелала внять этому предостережению и продолжала подливать масло в огонь, совладать с которым было почти невозможно.
Романтическая мелодия смолкла, но тут же, без паузы, зазвучала новая, как и прежняя, трогавшая ее за живое. Пылающее тело Линдси с нетерпением ждало, когда он крепкой рукой снова прижмет ее к себе. Но этого не случилось.
— По-моему, вам пора домой.
Она молча кивнула, мрачно подумав про себя, что ей самой нужно было набраться духу и прервать затянувшийся вечер. Но когда она удобно устроилась на сиденье автомобиля, у нее мелькнула мысль: а действительно ли он решил положить конец этой щекотливой ситуации? Что, если его действия продиктованы стремлением покинуть людное место и остаться с ней наедине?
— Меня всегда удивляет, что, несмотря на поздний час, везде полным-полно народу. — Линдси принялась болтать не переставая, чтобы совладать с неразберихой, царившей у нее в мыслях. Она сидела очень прямо, отодвинувшись как можно дальше от Ника, и старательно делала вид, что ее очень интересуют проносившиеся мимо здания и дымчато-серое небо, постепенно освещавшееся первыми лучами солнца и становившееся жемчужно-розовым. — Я и не подозревала, что уже так поздно, — сказала она, позевывая, отчего казалось, что она слегка растягивает слова. Она чувствовала смертельную усталость, но понимала, что виной тому эмоциональное истощение, и при желании этот мужчина в два счета может вернуть ее к полноценной жизни.
Линдси вдруг разозлилась на себя из-за слабости, которую проявляла всякий раз, когда дело касалось Ника. Поэтому, когда он остановил машину, она резко сказала:
