'Пигля': Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки

Я на этот раз сидел на стуле, а не на полу (впервые), и как обычно вел свои записи. Было поразительно, что Габриела, как обычно, незамедлительно прониклась доверием ко мне и к обстановке. Она представляла собой как бы иллюстрацию 'способности быть одной в присутствии кого-то другого', сидя на полу, играя, бормоча и очевидно сознавая, что я нахожусь тут же.

Я заметил, что она случайно задела мою ногу своим телом, когда нагибалась, чтобы достать новые игрушки. Этому не было придано абсолютно никакого значения, и она не отпрянула, когда это произошло. Точно так же Габриела ведет себя со своим отцом. Иногда она сидела почти на моем башмаке, довольно громко разговаривая сама с собой и издавая характерный для поезда шум. Через четверть часа она сказала: 'Фу!' Это должно было означать, что было довольно жарко. Невзначай она прислонила голову к моему колену, совершенно естественно, не придавая этому никакого значения. Я по-прежнему ничего не говорил. Ее сумка все еще висела через плечо. Часто она держала одну руку на сумке, когда опиралась на другую.

Габриела расставила четыре длинных дома квадратом и один поставила в центр. Я знал, что это означает что-то важное и связанное с ее способностью выступать в роли вместилища, а кроме того, я увязал это в своем сознании с тем, что на ней сейчас висела сумка. Примерно в это же время она сняла с плеча сумку, а потом сняла джемпер, и все это время терлась о мое колено, пока я сидел на стуле. Сказала, что жарко, да так оно и было. Потом Габриела играла с тем, что осталось от поющего волчка. Это был первый признак легкой тревоги, хотя фактически в течение всего часа тревога не появлялась. Это выразилось в том, что она повернулась и посмотрела, как я пишу. Обломок волчка был одним из нескольких в куче игрушек, который сыграл важную роль в прошлом. Она высыпала все из другой корзинки, каждую мелочь отдельно, при этом говорила сама с собой, почти беззвучно шевеля губами, кроме отдельных слов, вроде 'игрушек'. Потом она повернулась и улыбнулась, и я знал, что происходит что-то особенное. И в самом деле, она нашла ту самую старую электрическую лампочку, которая сыграла большую роль во время прошлых сеансов.

Габриела: Надень на нее юбку.

Я обернул лампу бумагой, получилась дама, и Габриела поставила ее на стоявший перед нами книжный шкаф.

Я: Это — мама?

Габриела: Нет.

Характерным для этого ребенка было то, что во время сеанса 'да' и 'нет' имели точное значение.

Я: Габриела хочет стать такой, когда вырастет?

Габриела: Да.

Было еще несколько соприкосновений со мной, и из того, что происходило, я смог заключить, что налицо тревога. Я видел, как она потирала пальцем автомобильчик. Я знал, что речь идет о мастурбации, но по-прежнему ничего не говорил.

Габриела: Этот автомобиль — глупый автомобиль. Он едет то туда, то сюда, а он так не должен.

И стала вертеть его в руках. Потом взяла маленькую фигурку, которая у нее изображала женщину.

Габриела: Эта дама всегда ложится. Она ложится, и опять ложится, и опять.

Я: Это — мама?

Габриела: Да.

Я попытался выудить побольше информации, но безуспешно. Она продолжала играть, а потом сказала: 'А что это у нас здесь?' Она говорила сама с собой: 'Можно мне это... и это... и это?' А потом сказала нескольким зверюшкам: 'Вы вставайте'. В отношении одной из зверюшек употребила слово 'черный'. 'Черный — это ничего. Что это?'

Мне было очень интересно, как Габриела применяет понятие 'черный', и эта тема получила новое развитие.

Я: Черное — это то, что не видно?

Габриела: Мне тебя не видно, потому что ты черный.

Я: Ты имеешь в виду, что когда я далеко, я черный и тебе меня не видно? И тогда ты просишь поехать ко мне и хорошенько на меня посмотреть, и тогда я становлюсь светлым или еще каким-то, только не черным.

Габриела: Когда я уезжаю и смотрю на тебя, ты весь становишься черным, да, доктор Винникотт?

Я: Поэтому через какое-то время тебе нужно меня увидеть, чтобы опять сделать меня белым.

Казалось, с этой идеей она покончила и продолжала игру со всеми ее подробностями. Попробовала поставить маленькую фигурку на платформу, но это оказалось непосильной задачей, и в попытке ее решить она стукнулась головой о мое колено. Я не мог полностью понять, что случилось.

Я: Если бывает большой перерыв, ты начинаешь беспокоиться насчет этого черного существа, которого представляю я, когда чернею, и тогда ты не знаешь, что же это за черное существо.

В данном случае я имел в виду черную маму и черные предметы ее тревожных состояний.

Габриела: Да [это звучало действительно убедительно].

Я: Поэтому, когда ты приезжала, ты могла хорошенько на меня посмотреть, чтобы я опять стал белым.

Габриела: Да.

Теперь она перешла к вопросу о своей сумке, которая лежала на полу, где она сидела.

Габриела: У меня в сумке ключ. Он здесь внутри. Надеюсь, что он там [и она принялась искать его на ощупь]. Он отпирает твою дверь. Я запру ее тебе, если ты захочешь выйти. У тебя же здесь нет ключа, да?

Габриела долго возилась с запором своей сумки, бормоча: 'Ничего не получается; нет, получается'. Она продолжала его запирать, прилагая чрезмерные усилия. Наконец, закончила это дело и вздохнула, показывая, что проделала огромную работу (по преодолению конфликта).

Габриела вернулась к игрушкам, стала рассматривать маленькую корзину. Я все еще ничего не говорил, кроме того, о чем уже сообщил. Она взяла 'собачку' (барашка) и ткнула ее в живот. Это напомнило мне о том, что она уже делала на двух или трех предыдущих встречах, кульминацией чего было создание огромного ералаша во время последнего приема. Она воткнула палец в живот другой зверюшки и рассыпала ее внутренности по всему полу. Конечно, это ей напомнило о том же самом, и она сказала: 'Мистер Винникотт, а где та собачка?' Я показал на конверт, в котором находилась выпотрошенная собачка,