пострадала от этих перемен. В ней мы и справили освобождение, прокрутив всю Сережину музыкальную коллекцию на горе соседям. И не заметили, как выпили весь дареный Алеше коньяк. И столь же незаметно заснули на полу.
Утром я проснулась от жгучего, неимоверно сильного желания физической близости. На мне было лишь нижнее белье, одежда куда-то исчезла, вместе со стыдом и смущением. Я лежала меж полуобнаженными братьями и понимала лишь одно — моя пора девичества затянулась, и ощущение свободы, навеянное переездом сатрапов — родителей, не будет полным, если я не расстанусь с ней, не стану женщиной. А кому доверить столь серьезное исполнение желания? Адальские, Рысевы и Васкины меня больше не прельщали. Я могла отдаться им лишь в агональном состоянии и не по доброй воле. Среда чужаков дарила мне горе и неприятности и отталкивала. И я пришла к одному единственно верному решению: получить естественно желаемое в среде родных, наплевав на терминологию чужаков.
Я растолкала братьев и оповестила о своем желании, лаская их для убедительности. Они еще плавали в пьяном дурмане, оттого сопротивлялись слабо и то словами — руки уже гладили, глаза любили. Я потерялась в этих ласках, опьянев не хуже, чем от коньяка, и не слушая пустых слов, ринулась навстречу новым ощущениям, готовая изнасиловать тугодумов.
Я не заметила, как исчез Андрей — меня сводили с ума изощренные ласки Алеши, жадные, властные и в тоже время нежные, утонченные. Он словно заявлял на меня права и доводил до исступления, не доходя до главного, и все всматривался в мое лицо, искаженное сладкими муками и нетерпением, и пил вздохи и стоны, и увеличивал темп натиска и снова снижал его. А потом тоже ушел, оставив меня неудовлетворенной и растерянной. И все-таки уже другой — повзрослевшей, дающей отчет своим действиям, осознающей каждый свой шаг.
Перемены закрутили нас, как водоворот. Андрей выжимал из клиентов баснословные гонорары на благо семейного бюджета. Алеша защитился и взял отпуск, чтобы сопровождать меня в походе по мебельным салонам и ярмаркам отделочных материалов. Мое воображение быстро нарисовало интерьер новой квартиры, и я, не ограниченная ни временем, ни суммой, быстро претворила в жизнь личный дизайнерский проект, а заодно поняла, кем желаю стать, и с легкостью поступила в техникум на дизайнера интерьера.
Наша квартира преобразилась в рекордные сроки, благодаря удалой бригаде, нанятой Андреем. Они наделили старые стены новыми обоями, кафелем, натянули навесные потолки, поменяли паркет, двери, электропроводку и сантехнику. Буквально через неделю четырехкомнатная халупа засверкала как дворец падишаха. Братья не скупились на восхищенные оды моему таланту и вкусу. Я пыжилась от гордости, удовлетворенная достигнутым успехом. По вечерам мы собирались на уютной кухне, сверкающей кафелем, новой встроенной техникой и столовым сервизом неимоверной по тем меркам цены. Мы веселились, дурачились и наслаждались свободой, покоем и обществом друг друга.
Это было самое прекрасное время. Судьба, словно жюри, выдавала мне одни призы за другими, выказывая благорасположение столь же рьяно, как совсем недавно была щедра на неприятные сюрпризы и удары. Я была безмятежно счастлива и в буквальном смысле слова — летала.
Андрей возил меня по бутикам и наряжал, как куклу, Алеша не отставал и заваливал дорогими наборами нижнего белья, элитным парфюмом, изящными безделушками. Они словно соревновались друг с другом во внимании, в доказательстве привязанности и любви. Я старалась не отстать и благодарила, одаривая пониманием, теплом и любовью, создавала уют и покой, готовила изысканные блюда, покупала достойные их вещи и не скупилась на комплименты, тонко завуалированную лесть, поднимающую их уверенность в собственной неотразимости и неповторимости. Днем я принадлежала, им обоим, а ночью… лишь Алеше.
При Андрее он был сдержан и чуть отстранен и вел себя так, словно меж нами нет ничего противоестественного. И тот принимал правила, вел себя соответственно, делая вид, что ни о чем не догадывается. И лишь пристально следил за мной. Наверное, он бы взбунтовался, прояви я хоть грамм недовольства Алешей или тем, что он делал, но на моем лице неизменно лежала печать блаженства и огромного, как вселенная, счастья.
Я расцветала в опытных руках Алексея. Его ласки и внимание стали для меня наркотиком, жизненной необходимостью. Он учил меня слушать свое тело и его прикосновения. С каждым днем он становился все требовательней, изощренней в ласках и подчинял, порабощал мое тело и разум, превратив плотское желание в манию. К осени он взял меня, шаг за шагом подводя к этому финалу, и начал посвящать в тонкости меж половых отношений уже на другом уровне. Передо мной открылся совсем другой мир, сладкий и до дрожи желанный. Я уже не понимала, не различала разницы меж нормальными отношениями и патологической привязанностью. Мне казалось, все, что он делает — прекрасно и правильно. И даже не мыслила отказываться, проигнорировать его просьбы, которые становились все более безапелляционными. Он просил приехать в институт — я бросала все и мчалась, чтоб два часа подвергаться изощренным ласкам в тиши больничного кабинета, и уходила неудовлетворенная, чтобы с нетерпением ждать его появления дома, и продолжения. Я заводилась от одного его взгляда, тихого голоса, намека, брошенной вскользь фразы и принималась ласкать его в машине, в лифте, ванне, на кухне. Я знала, что ему нравиться, что возбуждает, а что раздражает, чувствовала, что он хочет именно в тот момент, и с радостью давала и с восторгом получала.
Образ Адальского поблек и размылся, и был отодвинут в глубь сознания, словно ненужная вещь в недра шкафа. Однокурсники, сверстники забавляли меня своими неуклюжими предложениями, желаниями, проступающими на лицах и во взглядах. Мне было весело, но не интересно. Они предлагали мизер, а мне принадлежал весь мир. К тому же Алеша мог лишить меня наслаждения за малейшее непослушание, и уж тем более за задержку после занятий или несанкционированное им свидание.
Он стал деспотичен. Подозреваю, он упивался своей властью надо мной, гордился нашей связью и не желал ее прерывать. Стоило мне пообщаться с подругой без его ведома, как он тут же наказывал меня — возбуждал, доводил до исступления и уходил, чтоб сесть за компьютер и отпечатать очередную статью в очередной журнал. Я изнывала от желания, ластилась, он изображал холодный непробиваемый гранит. Я расстроено отстранялась, а когда возбуждение чуть спадало, он звал и опять возбуждал, чтоб вновь отстранить. Я сходила с ума и вскоре была готова на что угодно, но он был неумолим и еще сутки третировал тело в наказанье за ослушанье.
Именно тогда я поняла, что мне никто не нужен, что мир делится на своих и чужих, и лишь первые способны понять, принять и простить, а со вторыми приходится мириться, но нельзя впускать за рамки сообщества, нельзя ставить их желания выше наших, жить по их правилам. Мир чужих не нужен нам, как мы не нужны ему. Там нечего и некого искать — все необходимое здесь — в мире своих. Я приняла это за правило и пошла по жизни, придерживаясь вялого нейтралитета к миру чужих, и оберегая от вторжения в мир своих. Но не уберегла. Меня прельстила мишура фальшивых признаний…
Я посмотрела на брата и, встретившись с ним взглядом, поняла, что несмотря ни на что, он будет держать меня в мире живых до последнего своего вздоха так же крепко, как держит рядом с собой. Но сейчас я была этому не рада.
— Доброе утро, Алеша.
— Уже день, Анечка.
— Правда? Который час? — я села.
— Почти два.
Он подошел и устроился рядом, задумчиво разглядывая меня:
— Ты устала от нас?
— Что за вопрос? Как можно устать от тех, кого любишь?
— Легко. У любви есть спады и подъемы. Мне кажется, ты пытаешься избавиться от нас. Причем в ущерб себе.
— Что навело тебя на подобную мысль? Я делаю что-то не так?
— Ты стала замкнутой, Анечка. Задумчивой и неестественно бледной. Ты словно вновь вступила в борьбу со всем миром, но уже как зрелый человек, без эмоциональных эскапад. И прости, как камикадзе.
Я прижалась щекой к его груди и погладила пальцами нежную кожу. Она, как прежде, будила во мне
