Наступила такая тишина, что ее, казалось, можно было потрогать. Сверкающий перед глазами серебряный диск пропеллера исчез. Его три лопасти торчали, как палки, направленные в стороны и вниз.
Машина очень круто планировала. Только таким путем можно было сохранить ту скорость, при которой рули еще эффективны, или, иначе говоря, летчик может еще кое-что сделать с самолетом по своему желанию.
Земля значительно быстрее бежала навстречу, чем этого хотелось летчику.
Наклонная линия, обозначавшая на классной доске траекторию планирования и упиравшаяся в горизонталь, изображавшую там землю, здесь, на практике, упиралась в лес.
Кругом были запорошенные снегом ели, кустарники, овраги.
Аэродром виднелся вдали белым овальным пятном и казался сейчас раем, куда очень хочется, но очень трудно попасть.
Кубышкин тоскливо огляделся. Среди деревьев виднелись снежные пятачки. Туда мог приземлиться разве что парашютист.
Сбоку, извиваясь, петляло асфальтовое шоссе.
За сосновым бором, у больших домов, играла детвора. Они, наверно, спорили, чей это папка кувыркался в небе и так громко гудел.
Может быть, там и его крохотные потомки играют в снежки и стараются перекричать других: «Это наш папка!»
Самолет тянуло к аэродрому, хотя нос машины смотрел в лес, в геометрическую точку, от которой до другой точки на границе аэродрома лежало внушительное пространство, которое во что бы то ни стало необходимо было преодолеть.
Надо решать. Или рвануть вон ту, изогнутую красную рукоятку, — фонарь летчика отскочит в сторону, — встать на сиденье и легко, вниз головой, спрыгнуть с машины через просторный люк.
Или тянуть на посадку, на практике решать те безобидные в учебнике формулы, где числители и знаменатели выражены латинскими и греческими знаками, закрытыми простыми и фигурными скобками, возведенными в степень под знаком корня.
Иначе говоря, движениями рулей, своим уменьем так варьировать переменными величинами формул, чтобы за знаком равенства был аэродром, целенькие летчик и машина.
А если малейшая ошибка? Тогда что?..
Кок винта первым врезается в листву, крылья, как бритва, срезают тонкие кроны деревьев. Затем толстые стволы начинают срезать крылья. Из разбитых баков хлещет бензин, попадает на горячее тело мотора…
Обезображенный фюзеляж падает горящим факелом вниз, оставляя за собой просеку…
Или… Но есть всего два «или». И одно из них уже отброшено, так как чувство долга оказывается сильнее других.
Все дело сейчас заключалось в том, чтобы как можно экономней расходовать оставшийся запас высоты, подольше продержаться в воздухе и подальше улететь.
И летчик ведет машину на посадку, на аэродром, на обетованную землю. Он ведет машину так, будто ее и нет, будто крылья приросли к нему, к его, Кубышкина, телу.
Сосны, ели, березы, извилистые прогалины между ними, покачиваясь, убегают назад. Летчик тянулся к их краю, как бегун к ленточке финиша, достижение которого награждалось жизнью.
На каждом аэродроме есть люди, похожие на футбольных болельщиков. Они любят спорить.
В то время как одни считали это безрассудством, другие говорили, что если и есть шансы благополучно сесть, то их не больше одного из ста, третьи с помощью длинных рассуждений высказывали короткую идею: «Вот их бы сейчас на эту машину, они бы показали!»
Но вдруг все притихли. Самолет был почти над краем леса, но просвет между крыльями и пушистыми верхушками деревьев исчез. Кубышкин невольно пригнул голову. Он услышал треск ветвей; они дробно простучали по фюзеляжу и хвосту, но дальше был простор — ленточка, финиш. Он энергично потянул ручку к себе. Колеса немного пробежали по рыхлому снегу и встали.
Если не считать мотора, который разобрали на части и некоторые из них отправили просвечиваться на рентген, то все остальное было в порядке.
Этому обстоятельству все спорщики не только удивлялись, но и восхищались. Кубышкин тоже удивлялся, что все обошлось благополучно.
А когда генерал, командир соединения, специальным приказом объявил Кубышкину благодарность за мужество и выдающееся мастерство, спасшие летчика и ценную опытную машину, Кубышкин, смущаясь от поздравлений, шутил:
— Так этому же еще в школах учат: если сдал в воздухе мотор, немедленно выбирайте площадку и садитесь!
Случай в пике
Вначале летчик Стефановский решил, что он совершенно оглох. Он даже закричал изо всех сил, чтобы проверить себя, и услышал лишь слабый писк.
Потом увидел свои ноги, за которые он как будто был неподвижно подвешен к бледному, едва подкрашенному закатом небу.
В следующий миг он заметил куски крыльев, которые невдалеке от него кружились и колебались, как сорванные бурей листья. И по тому, что расстояние между ним и этими кусками увеличивалось, он понял, что не висит на месте, а летит вниз.
Стефановский схватился за парашютное кольцо, но вовремя вспомнил, что в воздушном море лучше не встречаться с такими «соломинками», как обломки самолета, переждал несколько секунд и рванул руку. Его очень сильно встряхнуло: еще не полностью погасла бешеная скорость, сообщенная его телу пикирующим самолетом.
Летчик взглянул вверх. Купол был цел. Парашют остановил падение и теперь бережно опускал испытателя на землю.
Неужели он потерял слух? Стефановский произнес несколько слов. Услышал слабый, но внятный голос. Значит, слух в порядке: просто после гула, свиста и воя самолета, вошедшего в пике, внезапно наступившая тишина обманула его. Что же стряслось? Он принял машину от техника в полном порядке.
Погода? Не сказать, чтобы идеальная, но и пожаловаться нельзя: на высоте семи-восьми тысяч метров ходили облака, изредка закрывая солнце. Но он не добрался до них. Летчик нормально взлетел, как десятки раз до этого, проводя обширную программу испытаний той же машины.
Мотор великолепно тянул, и двумя размашистыми кругами летчик быстро набрал заданную — более шести тысяч метров — высоту. Он не чувствовал кислородного голода, хотя был без маски: сказывалась постоянная тренировка.
Он сделал несколько пикирований, каждый раз наращивая скорость. Машина вела себя вполне хорошо. Оставалось последнее пике, самое ответственное. Нужно было испытать, как ведет себя самолет на определенной и весьма большой скорости пикирования. Летчик вернул потерянную высоту, выбрал ориентир и с работающим мотором ринулся вниз.
Стрелка указателя скорости быстро отсчитывала сотни километров, по мере того, как гул мотора, сливаясь с визгом рассекаемого воздуха, превращался в нестерпимый вой, стрелка замедляла свой бег. Ей уже с трудом давались десятикилометровые черточки. От огромной скорости и резкой перемены давления звенело в ушах. Стефановский чувствовал, что машина натянулась, как струна, что она дрожит и дышит, как человек, которому очень тяжело и страшно. Нужно набрать еще пять километров скорости — и можно выходить из пике.
Летчик до отказа отжал ручку вперед. Дрожь самолета усилилась и передалась ему. Все вокруг содрогалось в мелком и частом ознобе. «Можно выводить», подумал летчик, но в этот момент сильный
