глухой удар потряс машину. Ее стало заносить в сторону, она уже не слушалась рулей. Потом он услышал треск. Это он вышиб своим телом борт самолета и вылетел наружу. Он очнулся в воздухе. Кругом, колыхаясь, падали обломки.
Внизу был фабричный поселок. Острое чувство обиды и бессилия охватило летчика. К чему должны пострадать люди, не имеющие никакого отношения к самолету? Он провожал взглядом эти кувыркающиеся куски, пока они не слились с серым фоном земли и не пропали из виду.
Тут он увидел, что его самого несет в озеро. Над самой водой он отцепился от парашюта и скользнул вниз, — иначе набухший купол утащит его на дно. Озеро, однако, стало уходить в сторону.
Воздушное течение понесло его к берегу. Летчик подтянулся на лямках, развернулся по ветру и мягко шлепнулся оземь.
К нему уже бежали люди, прыгая по кочкам, неслась автомашина. Его сразу же успокоили: обломки упали на стадионе, и в лесу вокруг него никто не пострадал.
На душе стало легче. Он почувствовал, что все тело наливается тупой, ноющей болью. Хотелось лечь и забыться. Но было исключительно важно осмотреть обломки машины, чтобы дать правильное заключение об аварии.
Преодолевая боль, он поехал к месту падения машины. Около бесформенных остатков самолета толпился народ. Наперебой ему стали рассказывать подробности того, что он сам пережил. Какой-то старик, увидев ордена на груди летчика, громко сказал:
— Ничего страшного! Машину новую скоро сделают, а такого орла не больно скоро.
Все стали звать летчика к себе домой — отдохнуть, полежать, выпить чайку.
Стефановский почувствовал, что у него кружится голова, становилось все труднее стоять на ногах. Он взглянул на себя и ужаснулся: вместо одежды на нем были какие-то лохмотья. Сквозь эти лохмотья виднелось почерневшее от ушибов тело.
Его уложили в машину и повезли домой. Только уложили в постель, как раздался телефонный звонок.
Товарищ Ворошилов спрашивал о состоянии летчика, может ли он дойти до телефона.
Климентий Ефремович внимательно выслушал взволнованные слова летчика, задал несколько вопросов, пожелал поскорей выздороветь и отдохнуть.
Уже находясь на юге, летчик по радио услышал радостную весть.
Торжественно диктор читал указ Президиума Верховного Совета, и голос его слушал весь Советский Союз:
«За исключительные заслуги в деле испытания опытных образцов самолетов и проявленное при этом мужество и отвагу наградить летчика майора Стефановского Петра Михайловича орденом Ленина».
Летчик заканчивал лечение и отдых, торопился домой. Ценные испытательные материалы его последнего полета, когда от вибрации в воздухе на некоторой скорости развалился самолет, уже были использованы инженерами. Они искали и находили пути борьбы с вибрацией.
Майор Стефановский спешил, — новый, улучшенный вариант этой машины был готов и ждал испытателя.
Надо было быстрее испытать и довести эту машину и вручить ее всем нашим летчикам. Ведь каждый летчик-испытатель живет одной заботой: чтобы его собратья, летчики-бойцы, всегда были хозяевами в небе.
Когда сзади человек…
Военный летчик-испытатель Долгов любил скорость. Он редко передвигается пешком: большей частью на автомобиле, мотоцикле или, на худой конец, на велосипеде.
Долгов неравнодушен к каждой новой машине, которую ему поручают испытать, но чаще всего он имеет дело со штурмовиками. Они атакуют внезапно, хотя на бреющем полете, в них хорошо чувствуется скорость, а Долгов ее любит.
Долгов — очень строгий испытатель. Испытывая штурмовики и зная трудные условия их работы, он даже придирчив.
Новый двухместный штурмовик, стоя на земле, был очень красив и казался удобным. В воздухе же с первых полетов стало выясняться, что между его внешним видом и внутренними качествами — значительная разница. Управление машиной было тяжелым, она была недостаточно послушна, мотор был не совсем по машине.
С каждым подъемом Долгов находил в ней новые «грехи». Над машиной надо было еще немало поработать.
Заводские инженеры захотели в этом убедиться сами, и вот в один из испытательных полетов (после некоторых переделок машины) в заднюю кабину стрелка сел инженер.
Делая на разных высотах площадки, Долгов добрался до такой, где сохранившаяся благодаря нагнетателю мощность мотора и пониженное сопротивление воздуха позволяли выжать из машины наибольшую скорость.
В тот самый момент, когда инженер заткнул уши на самой высокой ноте отчаянно взвывшего мотора, Долгов почувствовал, что самолет резко вздрогнул.
В следующую секунду он ощутил, что ручка управления, только что свободно двигавшаяся по его желанию во все стороны, внезапно оказалась зажатой с боков. Элероны перестали действовать.
Быстрым движением летчик убрал газ — и вовремя: иначе самолет мог рассыпаться в воздухе.
Теперь он накренился вправо и, скользя на исказившееся от вибрации крыло, слегка разворачиваясь, уходил все дальше от аэродрома. Повернуть машину уже не представлялось возможным — самолет частично лишился управляемости.
Единственное, что мог делать и делал Долгов, — это не допустить срыва в штопор.
Летчик догадался: это был рецидив прежних, ранее замеченных им «грехов». Но теперь в более решительной и опасной форме.
Недостаточно прочное крыло не выдержало нагрузки и на максимальной скорости стало разрушаться в полете.
Но сейчас было не до рассуждений. Самолет со зловещим визгом мчался к земле, по пути все более превращаясь в летающее корыто.
Сделав на одну тысячу испытательных полетов, летчик Долгов не раз встречался в воздухе с такими случаями, когда возникал вопрос о том, приземляться ли вместе с машиной, или же отдельно от нее, на парашюте.
И каждый раз Долгов превращал этот вопрос в спорный и, споря с самим собой, убеждал себя, не глядя ни на что, доводить машину до земли в таком виде, в каком она внезапно очутилась в воздухе.
И это ему всегда удавалось. Сейчас же спорить было незачем: Долгову было совершенно ясно, что этот самолет на белом свете не жилец и с ним, пока не поздно, надо проститься с помощью воздушного спасательного круга — парашюта.
Долгов заторопился, — такие вещи делаются быстро, ибо высота таяла еще быстрее, — но тут же у него опустились руки: сзади был человек. Это был заводской инженер, энтузиаст, любивший все проверять сам.
Инженер он был неплохой, а какой из него выйдет парашютист, Долгов не знал.
Нетрудно было понять, что в первый раз прыгать, спасаться, когда самолет находится в таком явно ненормальном положении, для новичка совсем не безопасно.
Кроме того, инженер сидел далеко сзади. Связь с ним была неважная. Быстро объяснить ему, что случилось и как действовать, тоже было нелегко.
И Долгов почувствовал всю тяжесть заботы не о себе, а о том, другом человеке, который мог пострадать.
И поэтому решение летчика было одним и бесспорным: оставаться в машине, садиться на этом взрытом и заросшем поле и сделать все возможное, чтобы уцелеть. Бывают положения, когда нужно в одну-две минуты применить весь тот опыт, который накапливался годами. У самой земли Долгову удалось
