— И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать.
Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица — Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти — как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья.
Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому…
Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей — перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он — ее отец.
— Подождите меня, — шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам.
Пробираясь сквозь толпу, думала: «А вдруг мне показалось?».
Нет, не показалось.
— Папа? Ты что здесь делаешь?
Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять!
— Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека…
— Откуда ты узнал вообще?
— Худяков сказал… Не ругай его только.
Она молча смотрит на него. Даже не смотрит — рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить — сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе.
— Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего — и пойду.
Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки — так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь.
— Эй, ты чего?! — она рядом, ныряет под его плечо, а ему уже не до гордости — буквально падает на нее, ноги ни черта не держат. Эта жара его доконала!
С помощью Жени делает несколько с трудом дающихся шагов и тяжело опускается на скамейку. Женька приседает перед ним на корточки и начинает яростно расстегивать пиджак, ослабляет тугой узел галстука, потом приходит очередь верхних пуговиц рубашки. И при этом ругается вполголоса:
— Чем ты думал, а? У тебя что — одежды летней нету? Ты б еще куртку одел!
— Дорога просто долгая, а у нас прохладно, между прочим… — дышать становится легче — то ли оттого, что ничего не давит на горло, то ли — от прикосновений ее рук.
— А прогноз погоды посмотреть? Что, Интернет недоступен пониманию доктора наук?
— Женя, не ругайся так…
— Что случилось? — над их головами раздается голос Олега.
Женька оборачивается, немой вопрос в глазах.
— Мелкий у мамы.
Она кивает.
— Папе плохо. Принеси воды, пожалуйста. Есть у тебя в машине?
— Сейчас.
Они снова остаются вдвоем.
— Напугал меня, блин! Ну и кто ты после этого?
— Дурак, Женя. Старый больной дурак, — перехватывает ее руку и прижимает к своей щеке. И прямо поверх ее руки бегут горячие слезы, которые невозможно удержать. — Вот, приполз к тебе. Когда уже поздно. Ты прости меня, если можешь. А не можешь — я пойму. Такое простить невозможно. — Женька потрясенно смотрит на него. — И не переживай. Я ведь люблю тебя, Женя, хоть в это и трудно поверить. И не буду лезть в твою жизнь. Я только вот… посмотреть хотел… — «Напоследок» — добавляет уже про себя.
Она не отнимает свою руку. И не сразу находится, что сказать.
— Ты плачешь? Пап… Ты что? Ты же не плакал, даже когда мама умерла, сейчас-то зачем?
— Плакал, Женя, еще как… Ты просто не видела. Когда теряешь любимых — нельзя не плакать.
— Пап…
— Знаешь, я на могиле мамы такие цветы посадил, красивые. Маргаритки, примулы, ирисы.
В горле становится тесно и горячо.
— Цветы посадил? Сам, что ли?
— Да. Как раз перед больницей в последний раз.
— Какой, нахрен, больницей?
— Язву оперировали, — безнадежно машет рукой.
Подходит Олег с бутылкой воды.
— Спасибо.
Несколько осторожных аккуратных глотков. Потом профессор Миллер достает платок, вытирает лоб, слегка поправляет галстук. А Олег, между тем, разглядывает своего тестя. Фигово он выглядит, прямо скажем. И Женька на него совсем не похожа. А потом Андрей Францевич поднимает глаза и Олег вздрагивает — те же внимательные серо-голубые глаза, что и у его жены. У Женьки глаза отца.
— Спасибо вам, — медленно поднимается, протягивает Олегу бутылку с водой. — Извините, что доставил вам хлопоты в такой радостный день. Пойду я.
Женька вздыхает, качает головой.
— Осел вы, Андрей Францевич! Старый ученый осел. Доктор наук, а простейших вещей не понимаете…
— Что?
— Пойдем, познакомлю тебя кое с кем.
— С кем?
— Для начала — со мной, — вмешивается в их разговор Олег. Протягивает руку. — Баженов Олег. Муж вашей дочери.
— Очень рад, — растерянно отвечает Женин отец, отвечая на рукопожатие. — Но, Женечка, право, я не хотел мешать…
— Значит, так! — она яростно утыкает указательный палец ему в грудь. Глаза ее блестят. — Ты утратил свое право указывать мне, что и как делать, много лет назад! Теперь я — главная, понятно? Смотри, до чего ты себя без меня довел?! У меня матери нет, хочешь еще и отца лишить? — он пытается что-то ответить, но она не дает. — Не спорь со мной! Изволь слушаться, ибо ты сам признал — ты старый больной дурак! Так что молчи и выполняй, что тебе говорит дочь! Понял?
Он потрясенно кивает.
— Вот и отлично, — берет его за руку. — Пошли с внуком знакомиться.
— Олег…
— Нет.
— Ну, пожалуйста…
— Нет.
— Ну, я очень тебя прошу.
— Нет, даже не проси. — он открывает пассажирскую дверь, кивает головой. — Успеешь еще наездиться. Сейчас отдыхай. Или ты мне не доверяешь?
— Доверяю. Но я сто лет за рулем не сидела…
— Прямо так уж и сто… Зато представь, сколько удовольствия ты получишь, когда прокатишься на том, что ждет тебя в гараже.
Ахает.
