— Тихо, — оглянулся Дорин, — увидят.
На уроке он один раз надел эти очки, но сразу снял и оглянулся на класс. Никто на него не смотрел. Он надел снова. Снова снял.
— Лева Дорин, ты хочешь что-нибудь сказать? — спросила Василиса Аркадьевна.
— Ничего. Я ничего не хочу сказать, — испугался Дорин.
— Тогда не скрипи партой.
— Это я скриплю. Я нечаянно, — сказала Катя.
— Вот как? — удивилась Василиса Аркадьевна и повернулась к доске.
— Ты теперь как этот… — сказала Катя. Она никак не могла вспомнить какого-нибудь великого человека в очках.
— Как кто?
— Как Лобачевский, — сказала она, хотя ни разу не видела, как выглядит Лобачевский на портрете. Она только слышала о нем по радио вчера вечером.
На следующем уроке Дорин надел очки и больше уже не снимал. Но в коридоре и по улице он ходил без очков.
В классе давно просили Катю, чтобы она принесла скворца Петьку. И Катя решила принести. Она несла клетку осторожно, клетка была завернута в мамин вязаный платок, чтоб Петька внутри не замерз.
Петька все-таки замерз. Или настроение было у него плохое. Он ничего не говорил, сколько ни просила его Катя. И все ребята просили. Кричали вместо него друг другу «здравствуйте» заводными механическими голосами, а Петька молчал. Он сидел в клетке, съежившись, ни на кого не глядел и лишь иногда переступал ногами.
— Наврала ты все, — говорили некоторые ребята Кате.
Но другие еще верили.
И тут вбежал Симоновский. Тот самый Симоновский, который однажды увел класс на «Шпиона лови в себе».
— Ух и фильм! Такой фильм! — закричал он прямо у двери.
— Где? Какой?
— Шведско-итало-немецко-американский.
— Про что? — шумели ребята. — Как называется?
— Называется «Никто, нигде, никогда». Я его летом видел с родителями на просмотре.
— Когда идет, сегодня?
— Сегодня. Только сегодня и идет. На два и на четыре билетики уже проданы. Вчера успели.
И тут все забыли, как плохо было в тот раз, после того фильма. Снова все решили сбежать с четвертого урока, с пения.
Молчал, как всегда, один Дорин, да Катя. Она все еще уговаривала скворца сказать что-нибудь. Но скворец молчал.
А перед третьим уроком к Дорину в коридоре подошел учитель пения.
— Дорин, я хочу тебя попросить. Ты приведешь на урок всех в зал? — спросил учитель.
Дорин молчал.
— Ты слышал? Ты приведешь? — спросил снова учитель.
— Не знаю, — сказал Дорин.
— Как это ты не знаешь? — удивился учитель.
И Дорин все ему рассказал. И растерянный учитель пошел сразу к завучу. А Дорин пошел в класс. В классе тоже все рассказал.
— В этот раз мы тебе не простим! — возмутились ребята.
— Председатель! Не председатель ты, а предатель! — кричали некоторые.
И только Катя стала его защищать.
— Он же правду сказал?
— Ну и что? — кричали ей.
— Что, он врать должен был, что ли? Ведь правду же?
— Ах правду, ах так?
— Да, так!
Вошел завуч. Все его сразу увидели и замолчали. Одна Катя стояла спиной к двери и продолжала кричать.
— Ермолова, — сказал ей завуч.
Но она не слышала, а все кричала:
— Да, так! Да, так! — И даже показывала язык.
— Ермолова! — сказал завуч громко.
Катя наконец услышала и замолчала.
— Вот кто главный закоперщик, оказывается, — показал завуч рукой на Катю, — а мне говорили, что она исправляется. Ты хотела пойти в кино вместо уроков? Сходи. А вечером часов в пять приведешь ко мне родителей.
Катя молчала. Все молчали тоже.
— Ну, что ты стоишь? Марш из класса! — крикнул завуч неожиданно тонким голосом.
И Катя в тишине стала убирать учебники в портфель. И все получалось у нее очень громко и неуклюже. Потом она закутала платком клетку. А все стояли у парт и молчали. Прозвенел звонок. А все стояли, не сходя с мест, и завуч стоял и молчал.
Катя вышла в коридор. Пошла по лестнице. Вверх, навстречу ей бежали в свои классы опоздавшие ученики, вероятно, из буфета.
Катя медленно одевалась. Потом ей было никак не открыть дверь, потому что мешала клетка. Потом дверь все-таки открылась. Катя вышла на улицу, а дверь громко хлопнула. И хлопнула еще раз. Катя оглянулась. Ее догонял Дорин.
— Я тоже с тобой, — сказал он и засмеялся.
— Ты? — удивилась Катя, — а тебя за что?
— Ни за что. Я сам.
— Как так сам?
— Я чихнул специально шестнадцать раз подряд, и Василиса Аркадьевна отпустила. Чтоб другие не заразились. Нос до сих пор болит. Так я себя чихать заставлял.
— Зачем? — удивилась Катя.
— Мы вместе к твоим родителям пойдем, чтобы они поверили.
И они пошли домой к Кате. Дорин нес Катин портфель, а Катя несла Петьку.
Родители, конечно, работали, и дома никого не было.
Катя повесила клетку на место, а потом сказала:
— Пошли на санках кататься.
Они катались с деревянной горки сначала по очереди, потом вместе, потом снова по очереди. А на улице было так светло, и небо вокруг все синее. И яркое солнце. Оно было очень ярким, но чтобы почувствовать тепло от него, нужно было долго стоять, замерев, и только тогда солнце начинало греть щеку.
На санках кататься им скоро надоело, — каждый раз поднимать за собой. И они стали кататься стоя, держась за руки. Катя не упала ни разу, а Дорин часто падал, но сразу вскакивал и смеялся.
Потом они грелись у Кати дома, кормили черепаху простоквашей, а потом Катя повела Дорина в зоомагазин. В зоомагазине было тепло, и Катя долго стояла около разноцветных рыбок, плавающих между водорослями в аквариумах.
Дорин все удивлялся, как плохо здесь в зоомагазине пахнет. А Кате наоборот этот запах нравился, и
