скважину посмотреть, узкую щелочку, но так все равно пейзаж гораздо устойчивей. Смотреть, правда, было особо не на что — белая глухомань, белое сверху летит и белое в землю втаптывается. На перекрестке Ри всматривалась, искала хоть какие-то знаки, чтобы понять, куда он ее везет. Огоньки в домах и на дворах — тусклые тлеющие мазки. Когда грузовик вспрыгнул на мост и шины застучали по стыкам покрытия, внизу она заметила воду. Вода съедала падавшие снежинки, виднелась черной шеей меж развернутыми плечами белого — и Ри узнала по виду эту шею воды, поняла, что они переехали Биг-Чинкапин-Крик.
Сказала:
— Ой нет. Думаешь, правда так надо?
— Больше ничего не придумал.
— Ты к Охламону Лерою едешь, правда?
— Я же тебе уже это сказал.
— Я в первый раз не услышала.
— Теперь слышишь. — Он взял бутылку виски, сунул ей прямо в руки. — Хлебни-ка да держись крепче, девочка. Я на фене и не жрамши который день — и я заебался уже ждать, когда срань какая произойдет.
Ри обожгло горло и в груди, затем она завинтила пробку, положила бутылку на сиденье. Машину Слезка вел так, точно дорога была трехполосной, но все равно недостаточно широкой. Грузовик мотало с края на край — и быстро. Бутылка скатилась и уткнулась ей в бедро, она приложилась к ней еще раз на вершине долгого подъема — с этого холма, показалось ей, они сейчас слетят куда-то между здесь и дном. Ри закрыла глаза и отдалась качке, скользя вниз, услышала, как напряглись тормоза, хрюкнула передача, расхохотался дядя Слезка. Она закрыла глаза и отлетела на виски и таблетках, провалилась в мелкий добровольный сон, что быстро углубился, а когда глаза ее открылись опять, перед ними был сельский дом, к стеклу грузовика, на которое она опиралась лицом, прыгала собака — зубы оскалены, губы в нескольких пенных дюймах от ее рта.
Слезка стоял на ступенях широкого крыльца каменного дома, лампочки на этом крыльце горели ярко. Вокруг кипели снежные хлопья. Собака, рыча, отбежала к крыльцу, он ее пнул, и пес отлетел кувырком за кусты в снег, опять кинулся Ри на лицо, с рыком. В дверях стоял кто-то в красной футболке, в руке пистолет, который он на дядю Слезку не наставлял, а двигал — вверх-вниз. Она догадалась — Охламон Лерой. Догадалась… услышала, как колеса грузовика хрустят свежим снегом, но глаза открывать не стала, не хотела, даже когда бибикнула машина, залаяла шавка, отвратительно захохотали, не хотела открывать их, пока движение не прекратилось, близко не зазвучали голоса, — тогда только она увидела двух женщин и мужчину: они стояли в лучах фар, о чем-то говорили со Слезкой. В лучах неслись снежные хлопья, теперь их сдувало сбоку вместе со снежинками помельче, и они зудели летней мошкарой, вмазываясь в ветровое стекло.
Мужчина смеялся, широко махал руками в свете фар. Две женщины накинули себе на прически куртки, сбились вместе. То была стоянка на заправке — на перекрестке трассы Би-би и Хини-Кросс-роуд, там же круглосуточный продуктовый и ломбард. Ри отплыла, затем ей в стекло стукнули костяшки пальцев, она опустила окно. Две женщины подошли ближе лучше рассмотреть ее лицо, ближайшую Ри узнала — Китти Тёртелл, урожденная Лэнган, костью легка и весьма приличная певица местных горных песен. Китти сказала:
— Ах ты, бедненькая, побитая вся, деточка, эти бабы из Хокфолла тебе точно всю жопку отбили, а?
— Похоже на то.
— Да и не только похоже.
Вторая деваха чуть присела, получше разглядеть кабину, и Ри ее узнала — Долли, Джин Долли из Боби. Джин опустила крепкие запотевшие очки, вперилась в исцарапанную щеку Ри, в распухшую губу и не разгибалась, качая головой, а потом выпрямилась, сказала:
— Я с этими суками толстожопыми сама когда-то, блядь, так помахалась, что о-ё-ёй. Навалились на меня так же ссыкливо все, как вот и на нее.
Китти схватила Джин за руку, дернула, сказала:
— Не смей и ты еще привыкать так языком трепать, слышишь меня?
— Про это надо говорить.
— Только осторожнее где, милочка.
— Я правду буду говорить там, где мне, блин, захочется.
— Только про них лучше шепотом все равно.
Женщины повернулись спиной к ветру, спиной пошли к заправке. Ри закрутила обратно окно, прислонилась лицом к холодному стеклу, опять быстро отключилась. Ее укутало в черноту, но не полную — мешали бледные черточки сознания, жужжали внутри этого черного. Когда глаза ее крутнулись и открылись, она влилась в какое-то облако — густое и усталое, оно осело на землю. Окна заиндевели и заледенели, за ними низко стелился туман. Сквозь изморозь и туман виднелись красный и зеленый огни, и Ри проскребла ногтем дырочку, увидела рекламу пива над дверью в дом из бетонных блоков — некрашеный водопой, без окон, без названия, лишь пивная вывеска. Ри знала — это точка Ронни Вона, да и название у нее наверняка имелось, только на ум никак не шло. Рядом с грузовиком на стоянке стояло пять-шесть других машин.
Она вся дрожала, шмыгала носом — и потянулась к бутылке виски. Пила и отрыгивалась, потом толкнула дверцу, шагнула в бормочущую, трепещущую непогодь. Плотнее запахнула Бабулино пальто поверх фланелевой ночнушки, в незашнурованных ботинках пошаркала к питейной. Когда зашла, к ней обернулись восемь-десять изможденных мужиков. Из вульгарного автомата блеяла как раз такая сельская музыка, которую она терпеть не могла, а посередине в мокрых сапогах поодаль друг от друга танцевали две потасканные тетки. От стойки голову повернул Слезка, увидел Ри, показал. Сообщил бармену:
— Вот она какая.
— Да не ужасно она выглядит, мужик.
— Выглядела б ужасно, посмотри ты на все остальное.
Ри стояла, сонно-обдолбанная, как маленькая, Бабулино пальто спереди распалось, выглянула коротенькая фланелевая ночнушка, избитые голени.
— Не надо сюда эту девочку пускать, Слезка. Я в смысле, и трех минут не пройдет, как дятел какой- нибудь пьяный заглядится на нее и…
В натопленной комнате от густого свернувшегося воздуха Ри покачнулась. Воздухом этим здесь будто уже подышали много раз, он весь усох и завонялся от пьяных ртов, что прикуривают одну от одной. Ри присела было на пластмассовый стул, но все тут на нее как-то надвинулось — запахи, огни, эта музыка, — и она вместо этого развернулась, опять вывалилась на улицу. От ветра засаднило кожу, и она села в кабину, прислонилась к стеклу, закрыла глаза.
Вскоре грузовик завелся, Слезка сказал:
— Блин, девочка, я тебя даже побитую мог бы там выдать за трех мужиков. Интересует?
— Меня, наверное, сейчас стошнит.
— Я так им и сказал.
— Блин — меня сейчас точно вырвет.
Слезка выехал на дорогу, невидимую под складывающимся снегом, разогнал грузовик довольно бодро. Мельком глянул на Ри, сказал:
— Так трави, блядь, в окно. Сколько выйдет, все вываливай.
Она высунула голову на холод и протранслировала жаркую мешанину старой проглоченной еды сугробам. Но ветер эту горячую кашу изо рта налепил обратно на борт машины, кляксы рвоты заляпали капот. Ри держала голову снаружи, пока щеки не онемели, пока из глаз не потекла вода, не загустела в ресницах. Втянулась обратно, подняла стекло, головой обмякла, глаза закрылись. Сказала:
— Я не стремлюсь замуж.
Слезка вдруг кинул грузовик юзом, остановил посреди взбитой пушистой белой дороги. Вперился в заднее зеркальце, большие пальцы выстукивали причудливый короткий ритм по рулю. Он барабанил пальцами, глядел на огни пивной вывески в зеркальце позади, пока не сказал:
— Что-то не нравится мне, как он кое-что сказал там.
