Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как «слесарь». Историческое собрание у водопада, избравшее «слесаря» вождем, она обозвала «недостойным фарсом», и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с ее стороны.
И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана «Пуа Ту Тахи Море Ареа» (“Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане”), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви – символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, – потрясенная Наталья вдруг поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.
Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.
– Кузиночка! – сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь. – Что бы мы без тебя делали!
– С голоду бы перемерли! – истово добавил Лева.
Расселись. Приступили к трапезе.
– Валентин, ты запустил бороду, – сухо заметила Наталья. – Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.
– Так ведь нечем, Ната… – с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
– А чем подбривает Федор?
– Акульим зубом, – не без ехидства сообщил Лева. – Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару «булочек» (т.е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…
– Интересно, – сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, – далеко мы от острова Пасхи?
Все повернулись к нему.
– А к чему это ты? – спросил Толик.
– По Хейердалу, – глубокомысленно изрек Лева, – на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.
Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
– Валентин! – каким-то вибрирующим голосом начала она. – Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.
– Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…
– У, Тупапау!.. – с ненавистью пробормотала Галка.
– Ита маитаи вахина[6]! – в сердцах сказал Толик Федору.
– Ита маитаи нуи нуи[7]! – с чувством подтвердил тот. – Кошмар какой-то!
– Между прочим, – хрустальным голоском заметила Наталья, – разговаривать в присутствии дам на иностранных языках – неприлично.
Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.
10
После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу – смотреть портрет.
Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?
– Ну и что теперь с нами будет? – раздался звонкий и злой голос Галки.
Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.
– В каком смысле?
– В гастрономическом, – зловеще пояснил Лева.
Федор, мигая, оглядел присутствующих.
– Мужики, – удивленно сказал он, – вам не нравится портрет?
– Мне не нравится его пузо, – честно ответила Галка.
– Выразительное пузо, – спокойно сказал Федор. – Не понимаю, что тебя смущает.
– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
– Мужики, какого рожна? – с достоинством возразил Федор. – Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира»[8]. Об этом даже песня сложена.
– Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», – раздраженно сказала Галка, – но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
– Не стоит эпатировать аборигенов, – негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.
Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
– Мужики, это хороший портрет, – сообщил он. – Это сильный портрет.
– Модернизм, – сказал Лева, как клеймо поставил.
Федор призадумался.
– Полагаешь, Таароа не воспримет?
– Еще как воспримет! – обнадежил его Лева. – Сначала он тебя выпотрошит…
– Нет, – перебила Галка. – Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!
– Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.
– Почему? – в искреннем недоумении спросил Федор.
– Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! – заорал выведенный из терпения Лева. – Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
– Мужики, – с жалостью глядя на них, сказал Федор, – а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
– Это не страшно, – желчно отвечал ему Лева. – Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.
Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.
Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.
Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.
Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.
11
Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец «Пуа Ту Тахи Море Ареа», ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные
