птицами. Погоняла упряжку мулов, рыхля суковатым бревном каменистую землю. Бесконечно склонялась над ткацким станком в деревенской хижине под вой осеннего ветра и плач младенца…
Она видела пылающие города и с криком спасалась от убийц. Нагую и окровавленную, ее тащили на аркане по горячему песку ловцы рабов, она узнала жгучие прикосновения грубых рук к ее телу, стыд и огонь внезапного желания. Она стонала под ударами бича, корчилась, пронзенная колом, сходя с ума от ужаса, вырывалась из рук палача, неумолимо клонившего ее голову к окровавленной плахе.
Она узнала мимолетную радость любви и горечь измены, счастье материнства и скорбь по умершему ребенку, ненависть к сопернице, муки болезни, бессилие старости, страх одиночества… Слишком мало счастья было на длинной Дороге Воплощений, мимолетными были его мгновения, сменявшиеся новыми страданиями, словно Судьба не выпускала из рук жгучую плеть, оставляющую глубокие раны. Будучи всеми этими несчастными созданиями, чьи тела давно обратились в прах, Жазмина оставалась собой, и это было самой невыносимой мукой. Она была и нагой рабыней, вздрагивающей под ударами плети, и Деви Вендии одновременно. И страдала не только как рабыня, но и как Деви Жазмина, чья гордость была унижена и растоптана, а душа билась в тщетных попытках вернуться к своему истинному телу.
Одна жизнь перерастала в другую, лишь на миг исчезая в беспредельном хаосе, каждая следующая несла новое бремя несчастий, стыда, страданий, и, казалось, так будет длиться вечно. Но вот, словно сквозь толщу времен, донесся чей-то долгий отданный крик. Тогда Деви очнулась на своем ложе, покрытом шкурой черной пантеры, и поняла, что кричит она сама.
В зловещей полутьме комнаты она вновь увидела сидящую словно на воздухе фигуру в черном одеянии. Склоненное лицо скрывал широкий капюшон, а узкие плечи едва виднелись в царящем сумраке. Что-то изменилось в этой фигуре: капюшон вместо бархатной шапочки, острые плечи — от этого существа веяло холодом страха, и Деви, пристально вглядываясь в темный силуэт, поняла, что это не властелин Имша.
Существо вдруг поднялось и приблизилось к ее ложу, нависнув темным пятном. Наклонилось и обняло девушку длинными руками, скрытыми черными рукавами. Жазмина сопротивлялась с молчаливой яростью, пораженная худобой сжимавших ее рук и костлявостью цепких пальцев. Голова в капюшоне склонилась к самому ее лицу. Жазмина пронзительно вскрикнула, охваченная ужасом и отвращением. Под капюшоном она увидела воплощение смерти и разложения — ужасный череп, обтянутый истлевшей, словно древний пергамент, кожей.
Она забилась в костлявых руках жуткого существа и, когда лязгающие, ощеренные челюсти приблизились к ее устам, лишилась чувств.
Замок Черных Колдунов
Солнце поднялось над заснеженными вершинами Химелии. Группа всадников остановилась у подножия горы, глядя вверх, туда, где на склоне высилась каменная башня. Еще выше темнели мощные стены крепости, стоявшей у самой границы вечных снегов, покрывавших вершину Имша. Очертания стен подрагивали: словно прозрачные сполохи пробегали вдоль них, придавая картине оттенок нереальности. Склоны, усеянные красноватыми камнями, круто взбегали к замку, похожему снизу на детскую игрушку, а сверкающая белизна вершины за ним, казалось, вонзается в холодную голубизну неба.
— Оставим коней здесь, — распорядился Конан. — Подъем лучше преодолеть пешком. Тем более, что лошади валятся с ног от усталости.
Он соскочил с вороного жеребца, который стоял, тяжело вздымая бока и опустив голову. Всю ночь они гнали коней, на ходу подкрепляясь остатками запасов из седельных сумок, ненадолго останавливаясь лишь для того, чтобы дать отдых коням.
— В башне живут аколиты Черных Колдунов, — сказал киммериец Керим Шаху, который тоже спешился. — Их еще называют цепными псами магов. Эти не будут сидеть сложа руки, заметив нас на склоне.
Керим Шах оглянулся на дорогу, которой они приехали. Она спускалась со склона лесистого отрога, петляя между камней и деревьев. Дорога была пустынна: афгулы, скорее всего, так и не нашли след своего бывшего вождя.
— Что ж, идем, — сказал туранец.
Они стреножили уставших лошадей и без лишних слов зашагали в гору. Сверху весь отряд просматривался, как на ладони. Красноватые валуны на склоне были слишком малы, чтобы за ним мог укрыться человек, хотя там могли прятаться другие существа.
Они не сделали и полсотни шагов, когда из-за ближайшего камня с рычанием выскочил огромный пес с покрытой пеной мордой и налитыми кровью глазами. Он пролетел мимо шедшего впереди Конана и кинулся на Керим Шаха. Туранец успел увернуться, и зверь обрушился на идущего следом иракзая. Тот завопил, прикрывшись рукой и заваливаясь на спину. Пес терзал его руку, вырывая куски мяса, и даже когда дюжина сабель обрушилась на него, все еще пытался добраться до горла своей жертвы. Он издох, буквально изрубленный на куски.
Керим Шах приказал перевязать воина, внимательно осмотрел рану и молча отвернулся. Догнав Конана, он зашагал рядом.
Через некоторое время Керим Шах сказал:
— Странно, что чей-то пес забежал аж сюда. До ближайшего селения не близко.
— Да и жрать здесь нечего, — согласился киммериец.
Не сговариваясь, они обернулись и взглянули на раненого, тащившегося среди своих товарищей. Его темное лицо блестело от пота, а губы, искаженные гримасой боли, раздвинулись в страшной ухмылке, обнажив неровные желтоватые зубы. Конан и Керим Шах снова посмотрели на высящуюся впереди башню.
Сонная тишина царила вокруг. Ни на башне, ни на стенах стоявшего за ней строения, похожего на пирамиду, не было заметно ни малейшего движения. И все же, поднимаясь по откосу, люди испытывали напряжение, словно то был склон готового вот-вот проснуться вулкана. Керим Шах снял с плеча мощный лук, способный поразить врага на расстоянии пятидесяти шагов. Иракзаи потянулись к своим лукам — те были поменьше и стреляли не так далеко.
Но не успели они приблизиться к башне на расстояние полета стрелы, как что-то упало на них сверху, из безоблачного неба. Киммериец почувствовал прикосновение крыльев к своей щеке и тут же услышал истошный вопль одного из воинов. Обернувшись, он увидел, что иракзай корчится на земле, истекая кровью, хлеставшей из разорванной шеи, а вверх взмывает странная птица: сокол с матово поблескивающими, словно металлическими крыльями и длинным окровавленным клювом, похожим на клинок сабли. Он стремительно набирал высоту, но стрела Керим Шаха оказалась быстрее: пронзенная птица кувыркнулась в воздухе и рухнула вниз. Никто не заметил, куда именно она упала.
Конан склонился над раненым, но тот уже испустил дух. Все молчали, пораженные невиданным доселе явлением. Никогда сокол не нападал на человека. Иракзаи старались не выказывать страха, памятуя о том, что поклялись умереть на горе Имш, и все же, сжимая волосатыми пальцами свои луки, нет-нет да бросали опасливые взгляды в сторону башни, ожидая нового нападения.
И оно не заставило себя ждать. Из-за вершины башни поднялось белое шарообразное облачко и медленно поплыло вниз по склону навстречу людям. За ним появились другие облака. Они выглядели безобидно, словно шарики мутной пены, но Конан отпрыгнул в сторону, когда первое облако приблизилось к нему. Иракзай, идущий следом, что-то крикнул и рубанул туманный шар саблей. Раздался оглушительный грохот. Облако исчезло в ослепительной вспышке вместе с неосторожным воином, от которого осталась лишь кучка почерневших, обугленных костей. Обгоревшая кисть все еще сжимала рукоять сабли из слоновой кости, лезвие же расплавилось в страшном огне. Однако другие воины, даже шедшие в двух шагах от погибшего, остались целы и невредимы, лишь временно ослепленные и оглушенные яркой вспышкой.
— Взрывается от прикосновения металла, — заключил Конан. — Смотрите, они приближаются!
Склон над ними почти полностью был покрыт спускающимися туманными шарами. Керим Шах
