волосы, заложенные городками на круглом лбу, мраморный длинный нос. Рот у нее был полумесяцем, углами вниз, глаза ясные, голос звонкий.
— Я — Ася, — сказала она. — Я приехала к тете Лиле. Где тетя Лиля?
Мы повели Асю к бельевой. Мы шли спинами, а она как следует, и так нас поймал директор неподалеку от канцелярии. Он выкрикнул, задыхаясь, наши фамилии, и мы повернулись, как марионетки.
Прозвище директора было — Рак, и, вероятно, он усмотрел в нашей манере ходить какой-то намек и издевательство. Он покраснел, как вареный, и закричал преувеличенно громко:
— Всегда глупость! Всегда непонятная вещь!
— Вы с ума посходили, что ли? Кто это с вами идет?
— Ася, — сказали мы и объяснили: — из Белграда.
Красавица с коробки лучшей пудры «Лебедь», которую я уже когда-то видела приклеенной над комодиком моей кормилицы, улыбнулась улыбкой феи и заворковала:
— Тетечка мне о вас писала. Я знаю, что вы делаете для русских детей. Я приехала повидать тетечку.
Мы с Машей удрали.
* * *
Ах, как застрекотала на весь лагерь бельевая. Как чудовищная швейная машинка, застрекотала бельевая.
— Такая красавица. Такая милая. Такая прежняя… Но почему она приехала?.. Где же суть дела? Где зарыта собака?
Асю шаперонировали все дамы бельевой и не хотели ее знакомить с нами, старшим девичьим бараком. Это сообщила нам наша воспитательница, обижаясь за нас.
— И не лезьте к ней, — сказала она. — Бог ее знает, может быть, ловкая авантюристка…
Вечером моя сестра пошла спиной к 7-му бараку: послушать, посмотреть, но прибежала обратно через десять минут, уже — лицом, бледная, страшно напуганная.
— Седьмой класс, — сказала она, — седьмой класс! Слушайте, что я вам расскажу. Около того барака разбойники ходят.
— Уходи в свой дортуар, — сказала воспитательница, — и ложись спать. Подшей себе карман.
— А что? — спросили мы.
За раскрытыми окнами сияла луна и сгущался туман. Было сыро и прохладно. Моя сестра дрожала.
— Боже мой, — сказала она, — там разбойники. Они стоят под окном Асиной тети и разговаривают не по-русски. Они — брюнеты, как Стоянов, и адски бледные. Один говорит: «Она — там». А другой как захохочет, завернулся в пальто и ушел в кусты. Я иду мимо них спиной, а тот, в кустах, засвистел, и другой сел на землю.
У воспитательницы на лице выступили красные пятна.
— Не ври, — крикнула она. — На каком языке они говорили, если ты поняла?
Моя сестра широко перекрестилась.
— Я не вру, — залепетала она и села на табуретку, желая показать, что у нее ноги подламываются. — Они говорили вроде как по-чешски, а может быть, по-польски или словацки. Я все поняла.
— По-сербски? — спросила воспитательница.
— Вот именно, — сказала сестра, — по-сербски или по-болгарски. Какие-то сербы преследуют Асю из Белграда.
— Хороша тургеневская девушка, — сказал кто-то из угла. — Из-за нее вечером выйти страшно.
— Выходить все равно нельзя по вечерам, — напомнила воспитательница скороговоркой и сейчас же ушла на разведку.
Стало ясно: в гимназии завелась балканская неразбериха. Мы в постелях обсудили события. Моя сестра прорвалась к нам еще раз и, стоя посреди дортуара в своей казенной рубашке, крупно меченной на груди черным номером, изображала разбойника и радовалась, что бельевые дамы во что-то влипнут. Маша выражала пожелание, чтобы эти неизвестные люди вообще сожгли 7-й барак со всеми ведьмами.
Утром среди персонала замечалось беспокойство, и я, будучи в ту эпоху с Загжевским не в ссоре, зашла к его матери на квартиру узнать, что происходит. Я вошла по-человечески, лицом, и застала Загжевского одного, очень недовольного.
— Сегодня, — сказал он мне, — вечерам венчается в лагере моя тетя из Парижа. А у вас тут беспорядки. Тетя Катя меня спрашивает, почему девочкам не запретят ходить спиной. (Я покраснела.) Кто ночью ездит на автомобиле по всем аллеям, и даже по узким дорожкам, и гудит? Кто этот человек, который пришел сегодня к тетиному жениху и предложил ему отпраздновать в гимназии какую-то двойную свадьбу? Он говорил, что у него нет бумаг, и просил помочь запугать нашего священника. У нас свадьба, мы не хотим скандала. Ты не знаешь, кто этот человек? И кто его невеста? Уж не ты ли?
— Не остри, — ответила я Загжевскому высокомерно, надушилась его духами и пошла узнавать новости дальше.
Погода по-прежнему была прекрасна. Около двухэтажного здания с квартирами персонала воспитатель Дреер ругал Машу за то, что она, идя спиной, залезла на его клумбу и подавила цветы. Я подошла к ним спиной и посмеялась над Машей. Дреер, многозначительно вздохнув, спросил меня, не знаю ли я, где Ася и еще один молодой черный человек.
— Ася в бельевой, — ответила я. — А что?
— А ничего, — сказал он, — ждите событий.
Мы с Машей побежали в бельевую и весело распахнули двери, на которых было написано: «Здесь сплетничают». Но там на этот раз не сплетничали, там стояла гробовая тишина, дамы о чем-то размышляли, тетя Лиля была заплакана, а у окна сидела красавица Ася и, как наказанная влюбленная, штопала носки.
— У нас украли платки в прошлую стирку, — сказала Маша. — У моей подруги — два, у меня — один.
— Убирайтесь, убирайтесь, — быстро сказала заведующая, — вас тут не хватало. Асе нужен полный покой.
Ася закинула олеографическую голову и звонко засмеялась.
— Тетя Лиля, — сказала она, — пустите меня походить спиной с девочками.
— Тебе нельзя показываться, — ответила тетя Лиля, — ты же это знаешь…
Мы вышли и у ворот лагеря увидели мою сестру со Шмариной, стоящих около автомобиля на высоких колесах. За рулем сидел шофер, немец из города, и ругался со сторожем лагеря, чехом. На подушках сидели с каменными лицами два брюнета и смотрели черными очами вперед. Было ясно, что они на все способны и разыскивают Асю.
Мы с Машей тоже подошли к автомобилю вплотную, как деревенские ребятишки, и стали смотреть на разбойников. Шмарина потрогала гудок и спросила по-французски:
— Вам нравится наша гимназия?
Сербы ничего не ответили, и мы, смутившись, пошли все четверо спиной наверх по аллее, весело отметив бледные лица прилипших к окнам бельевых дам.
Была суббота, и вечером, после всенощной после венчания тети Загжевского, ожидались танцы. Я осталась в церкви, на венчание, хотя посторонних людей не было, кроме сербов, которые стояли около свечного ящика и ни с кем не венчались. Мне они даже как бы надоели, я была занята только свадьбой в семье Загжевских и была настроена грустно и торжественно.
Братья Загжевские держали венцы, и старший был прелестен и недоступен, как манекен в витрине: в смокинге, в перчатках. «Дориан Грей, — думала я привычно-безнадежно, — наверное, никогда не станет сам на белый шелковый платок, не наденет гладкое кольцо, не поклянется перед алтарем…»
Как волновала меня обстановка свадьбы вокруг Загжевского! Обстановка свадьбы взволновала и
