сербов. Они заговорили глухими голосами между собой, густо покраснели, черные глаза их зажглись, они не дождались конца и куда-то ушли. Наверное, под окна 7-го барака.
Я не пошла на танцы и, засыпая, понимала, почему Ася еще не зарезана или не увезена, почему не подожжен 7-й барак или почему сербы не схвачены и не брошены в подвал ратуши.
Вероятно, в лагере стлался опять туман, было сыро, в театральном зале оркестр играл душераздирающий вальс, и что-то нехорошее творилось где-то, потому что к утру Ася исчезла, сербы исчезли, и бельевые дамы получили выговор от директора, а воспитатель Дреер смеялся до упаду. И вот что я узнала попозже и от него, и от целого ряда других
очевидцев.
То, что было между Асей и сербом в Югославии, в точности неизвестно, но было что-то настолько бурное и скандальное, что мать-институтка принуждена была в какой-то момент Асю спасать и прятать от нехорошего человека в нашей гимназии. Надо полагать, что Ася, уезжая, пооткровенничала с разбойником, потому что он прибыл в лагерь через несколько часов после нее, с соотечественником, найденном в чешском городе при пересадке.
Этот новый друг, томившийся долгие годы среди аккуратных чехов, сразу оценил размах серба из Белграда, на него повеяло от всей этой истории чем-то родным и диким; он взял револьвер и присоединился.
Они прибыли к нам вечером, буквально на все готовые, и, поймав какого-то педагога, спросили его, есть ли в городке автомобиль, а в лагере — православный священник, чтобы обвенчаться. Преподаватель не растерялся и ответил хитро; насчет автомобиля: «Что вы, у нас тут не Париж», а насчет священника: «И у сербов и у русских сейчас как раз пост и нельзя ничего такого».
Сербы поиграли револьверами, ушли на полчаса, достали автомобиль посуточно и узнали, что тетя Загжевского венчается. Преподавателя они запомнили в лицо, пообещали его зарезать, всю ночь отдежурили под окнами тети Лили. Ася, говорят, в это время пела сербские песни, украшала стены цветами и, хотя сначала будто бы ничего не знала о приезде жениха, приятно волновалась и просила, чтобы ее отпустили осмотреть лагерь при лунном свете. Она даже раз высунулась в окно, но сразу из-под окна сербы зашипели по-сербски, стали показывать динары, револьверы, стали Асю шантажировать, упрекать, и тетя Лиля со звоном закрыла окошко. Асю стало тошнить кровью, по всему бараку затопотали дамы в японских халатах и вызвали к бараку мужчин.
Сербы ушли с треском по кустам, стали ездить по лагерю на автомобиле, гудеть рожком, вызывать Асю через ее телохранителей… А Дреер ее допросил; что же это такое, поощряет ли она серба или только боится?
— Ах, что вы? — стонала Ася. — Он меня на Крале Милане раз побил, меня кровью рвет, когда я его вижу. Простите меня, тетя Лиля, за беспокойство.
— Тут не только тетя Лиля, — сказал Дреер строго, — тут весь лагерь в осаде.
— Извиняюсь, — сказала Кукуруза, — нельзя ли позвонить из канцелярии в полицию? В какое время мы живем!
— Да, сказал Дреер, — а вы все считаете, что у нас в гимназии плохо. Что только наши гимназистки влюбляются.
А на следующий день, в субботу, была свадьба тети Загжевского и танцы. Вечеринка. Ася стала на колени перед тетей Лилей, захотела танцевать. Дамы разодели Асю с прошивками и вялыми кружевцами, повели на танцы.
— С Макаровым не танцуйте, — учили они ее, — он — почище серба. Не обращайте внимания на Загжевского — вокруг него всегда толпа дур. Вы такая красотка, мы будем вас оберегать.
— А Мирко уехал? — спросила Ася.
— Уехал, уехал, — успокаивали себя дамы хором. — Его после свадьбы попросили уехать. Испугался и уехал с товарищем.
— Вы его не знаете, — пела Ася, — он ничего не боится, он динамит делал, он с флагом ходил, когда Радича хоронили.
В зале Асю встретили восторженно. Дам затолкали. Макаров тряхнул перед нею своими золотыми кудрями и посмотрел абсолютно уверенно. Со свадебного ужина пришел Загжевский, сощурил зеленые глаза, усмехнулся. Ася увидела смокинг. Много светлых волос (Макаров, Загжевский). Ася удивилась, как хороши блондины. Как они не похожи на сербов. Она стала танцевать, обмахиваться перламутровым веером, улыбаться своим изогнутым ртом. А дамы радовались, что Ася имеет успех, затыкает за пояс наших девочек. Галя Щербинская, всклокоченная третьеклассница, подошла к Асе и сурово спросила ее, поступает ли она в гимназию. Галю никто не приглашал танцевать, ее звали Комсомолкой за недавний приезд из России, и она очень была влюблена в Колю Макарова.
— Да, — казала Ася, — я очень хочу поступить в вашу гимназию.
Галя посмотрела мутными, от ревности, глазами на лицо длинноносой красавицы, зацепилась за какое-то ее кружевцо и оборвала его начисто. Ася ничего не поняла, а Коля сказал Гале грубо:
— Уходи, уходи, Комсомолка. И чего десятый барак на вечера пускают?
Дурочка Галя ушла покорно, как собачонка, и сказала толпе своих одноклассниц, которые ей сочувствовали:
— Своих мало было… Я ей все перья-мерья пооборву.
В перерыве между танцами Ася исчезла.
Коля Макаров пошел Асю искать, а его пошла искать Галя. Она шла за ним на расстоянии десяти метров. Они Асю не повстречали, а когда возвращались в зал, то столкнулись со всеми дамами, инспектором и воспитателями.
Для начала наказали Колю и Галю (Гале был лестно, что ее заподозрили в совместной ночной прогулке с Колей, а Коле — обидно), потом обыскали все аллеи и не нашли Асю.
Седьмой барак гудел, как осиное гнездо, дамы от Аси отказались, тетя Лиля плакала, Дреер смеялся.
Через два часа Ася прибежала босая, рассказала, что ее били кулаками в грудь, лепетала по- сербски, просила спасти.
Ее еще ночью решили везти в город Цвитау и спрятать в семье чеха, бывшего русского военнопленного, а утром — созвониться наконец с полицией и успокоить сербов. Ася надела на растерзанные перья-мерья табачный костюмчик, на босые ноги — башмаки Кукурузы и пошла, шатаясь от горя, за воспитателями к воротам лагеря.
— Вы ведете себя странно, — говорил ей Дреер. — Зачем вы пошли к этой бешеной собаке?
— Это его товарищ — бешеный, — плакала Ася. — Он — хуже, чем Мирко. Он говорит: «Я тебя за своего друга могу задушить. Мы, говорит, тебе и на том свете покоя не дадим». Зовут его Святозар Орлович. Имя такое красивое, а человек такой подлый.
— Завтра они будут арестованы, — сказал Дреер.
— Пустите меня к Мирко, — сказала Ася блеющим голосом неожиданно. — Я его поцелую, я его успокою…
— Молчать, — закричал Дреер страшным голосом. — Убирайтесь из гимназии!
Утром никого уже из участников мелодрамы в гимназии не было.
У седьмого барака стояла Галя Щербинская, смотрела хмуро, не доверяла еще, что Аси нет. Спрашивала:
— А вы Колю Макарова не видели?
Прошла спиной и хохоча Шмарина. Подмигнули на окно тети Лили, завешенное кружевцами. Кукуруза выползла на работу, не глядя на нас. Ночной туман рассеивался, снова ожидалась хорошая погода, новые события, необъяснимые протесты.
Снизу, с главной аллеи, кричал инспектор Платон Васильевич:
— Зайдите в канцелярию! Четвертый барак вчера воровал у жителей деревни Альтштадт яблоки, сливы и репу. Собрать всех учеников в зале к пяти часам дня. Где воспитатель Дреер?
* * *
