Избранная проза и переписка

1.

Дорогая Миля, я ужасная свинья по отношению к вам Верьте, что всех пражан люблю и помню, каждому бы хотела писать и все, что касается Праги, меня интересуют по— прежнему. Полтора месяца я очень сильно болела отравлением крови туберкулезными> бациллами, не считая процесса в обоих легких, к тому же ослабело сердце, и я не только не могу никуда выехать, но не встаю из постели, и меня морально (и не только морально) поддерживают здешние братья — писатели — коллеги. Если станет мне лучше, через пару месяцев устроят меня в какую-нибудь санаторию во Франции. Все это свалилось на меня сравнительно неожиданно и многое мне объяснило в себе за последние времена: как-то полное равнодушие к печатному слову, если оно должно быть написано мной, нежелание думать, вспомнить, говорить. Творить и поступать (так или иначе). Спасибо, дорогая Миленка, за Ваш сборник[133], во-первых, и, во-вторых, за внимание «Скита» ко мне в смысле юбилейного сборника[134]. Отвечу сначала по второму пункту. Стихов никаких я сейчас печатать не хочу; если можно прозу, я переделала бы, скажем, «Лес» и прислала Вам — он довольно короткий. Что касается Алешки Эйснера, то он воюет в Испании с Пассионарией [135] и Ларго-Кабальеро[136] против Франко[137] (см. «Рудин»)[138]. В Париже я его никогда часто не видала, раза 3–4 за все время, хотя адрес у меня был, и, конечно, ваше письмо я ему могла бы передать. С отъезда о нем никаких вестей, кроме предположительной, что их партию всю расстреляли, может быть, значит, и его[139]. Париж живет активной литературной жизнью. Рахманинов дает деньги на журнал с гонорарами с привлечением провинции. Зуров[140] должен был писать А. Лифарю, выходит «Круг», вечера намечаются один за другим. Пишут же все мало и довольно плохо, исключая 5–6 человек. Спасибо Вам, дорогая Миля, за Ваш сборник, который мне доставил очень много приятного и напомнил каждым отдельным стихотворением собрания и вечера «Скита». Мне хочется о нем написать Вам отдельное письмо — мне он очень нравится (кроме заглавия). Напишите мне, пожалуйста, поскорее обо всех, в частности о Женечке, Володе. Маше, Ваулине, Саше, Тане[141] и Альфреде Людвиговиче, всем им мой нежный привет — я перед ними тоже все же свинья. Привет Вашему семейству, Сереже и «крошечке», она была такая маленькая при мне. Не забывайте. Саша (А.С. Головин — первый муж Аллы Головиной) всех целует. Ваша Алла.

Недатированное письмо из Парижа в Прагу, вложенное в письмо А. Л. Бему со штемпелем — 22.11.1936.

2.

Весна 1938 г.

Дорогая Миля, и Сережа, и Марина!

Забыли вы нас все прочно, но мы вас помним, хотя писать писец не умеем. Впрочем наши из Праги[142] пишут тоже не часто, и мы о вашей жизни ничего не знаем. Очень тепло вспоминает Прагу Ладинский[143] и очень восхищается Вами. О всех здешних новостях расскажет вам Вадим, который мгновенно в парижскую жизнь окунулся и посетил целую серию вечеров и собраний[144]. Что слышно о Тане (Ратгауз), пишет ли она стихи, довольна ли Ригой, что сейчас у Вас есть новое? Я последний год пишу больше и, кажется, снова обретаю почву в поэтическом смысле. В начале здесь легко только человечески, да и то очень поверхностно. Саша трудится, выставляется и стяжал кое-какую славу, особенно сейчас говорят (даже по радио) и пишут о его последней статуе. Буду очень рада, если Вы мне напишете. Я всех старых друзей помню и люблю, наверно, больше, чем новых. Время налагает пределы на чувство дружбы, во всяком случае, при новых встречах. Целую все семейство. Желаю всех успехов. Искренне

Ваша Алла Головина.

Приписка карандашом. Я конечно приветствую и мысленно пишу Эмочке письмо это ваш А. Головин.

Приложение. Фантастические стихи об исчезновении города N (шуточное)

Вступление

1

Взволнован мэр в старинном городке,
Ведь через белую сухую площадь
Отряд поэтов проводил маршрут,
А бивуак — у статуи Мадонны.
Легко стоит Мадонна на столбе.
При ежегодной торопливой краске
Ее глаза — залиты позолотой,
А руки, приподнявшие ребенка.
Разформеины (?) в сусальной оболочке.
И вот, как из-под каменных локтей,
Из-под аркад, оставшихся случайно,
Поэты видят желтую Мадонну
И слушают хрустальное звучанье —
На ратуше часы справляют полдень:
Из маленьких серебряных ворот,
У притолоки словно начинаясь,
Апостолы выходят в чинных парах
И шествуют, не глядя на пришельцев,
А те стоят, в пыли забывши сумки
И посохи, что все не прорастают,
И затаив усталое дыханье,
Глядят поверх, почти что по привычке.
А в стороне два розовых туриста,
Быть может, позабывшие о марше,
Быть может, просто смельчаки и снобы,
Фотографируют толпу поэтов
И заодно часы свои сверяют
С походкою апостольских фигур,
Которых создал в старые года,
Конечно, некий сумасшедший мастер
И в гроб с собой унес секрет, конечно…