— С какой стати? И вообще — почему вы не спите?
— А ты почему не спишь? — буркнул мальчик.
— Я ходил узнавать адрес Светы, — попытался оправдаться я.
— Серьезно, что ли? Поедешь к ней?
— Ну да. Ты тоже, кстати, поедешь.
— Я не поеду, — уверенно сказал Пальма.
— А куда ты денешься? Должен же с ней кто-то разговаривать.
— Ну вот пускай Юлька едет.
— И ты отпустишь ее одну? — полушутливым голосом спросил я.
— А что? Если ты ее потеряешь, я тебе только спасибо скажу.
— А сам сказал, что тебе тогда не с кем ругаться будет, — поймала его девочка.
— Я передумал.
— Да не ссорьтесь, — на всякий случай сказал я, хотя прекрасно знал, что они и не ссорятся. — Вместе поедем. Я адрес узнал.
— Она нас выгонит, — упрямо твердил Пальма. — Вот Юлька же ей позвонила? Позвонила. А она трубку повесила.
— Она решила, что это шутка. Ты бы не повесил?
— Я бы не повесил, — покачал головой мальчик. — Я воспитанный.
— Ну да. Образец приличия.
— Я образец образца приличия! — высокопарно заявил скромный Пальмиро.
— Ну ладно, пусть так. Просто если мы приедем и ей этот кошелек покажем, она точно нам поверит.
— Она свинья, — не сдавался Пальма.
— Ты еще свинее, — подбодрила его сестра.
— Ну и хрю на тебя, — буркнул он. — Хрюлька.
— А ты… ты…
— А я — жертва коммунизма, — подсказал мальчик. — Ты что, забыла?
— Ты просто жирный хряк тогда, а не жертва.
— Я жирный?! Да я совсем тощий хряк! Меня почти не кормят, с чего мне быть жирным! Так что позволь с тобой не согласиться. И вообще — я спать хочу. Видишь, ничего с ним не случилось. Давай спать.
Я осторожно посмотрел на Юльку. Вот как.
А я думал, это Пальма разбудил сестру.
Я улыбнулся ей и посмотрел в зеркало. Двойник, здорово выгнув шею, с интересом наблюдал за нами, а когда заметил меня, поспешно превратился в мое отражение.
А я понял, что и правда — все, что случилось — вовсе не так плохо.
Я не спал больше этой ночью. Совсем не хотелось, хотя по идее, я должен был валиться с ног. То, что я могу встать среди ночи, вовсе не значит, что после этого я не буду хотеть спать. Еще как. Но сейчас не хочется. Я смотрел в небо и думал о маме. И о Пальме с Юлькой. И о шофере. И вообще обо всем.
И о смерти думал тоже. Вот если человека застрелили — он умер по ошибке или нет? По всякому выходит, что так. Но разве есть у него второй шанс? Разве в него выстрелят еще когда-нибудь?
Или если кто-нибудь разбился в авиакатастрофе? Разве повторится такое снова?
'Там слишком много грустного и несправедливого', — вспомнил я. Двойник не стал говорить мне об этом. Но это и так понятно…
Тогда где они? Где эти несчастные? Так и ходят, как неприкаянные, по свету? Среди живых?
Нет, наверное, куда-то они все-таки попадают. А вот куда?
Чего мне бояться? И к чему, возможно, готовиться?
Как же это все-таки… дико. Господи, мне тринадцать. Не шестьдесят, не восемьдесят — тринадцать. Это в конце концов просто нечестно.
Но у меня хотя бы есть шанс. А у других?
Я поднял голову и, нахмурившись, посмотрел вверх. Будто звезды были виноваты во всем, что случилось со мной и с другими. Я ожесточенно посмотрел на них, точно ждал ответа. Но они молчали, как впрочем, и всегда.
А мне показалось, что я что-то уловил. Какая-то мысль тоненькой ниточкой потянулась до моего сознания, но так и не дотянулась до конца. Как я ни вглядывался в яркие искорки холодного космоса, так ничего и не понял.
Я оглянулся на спящих брата и сестру, а потом снова повернулся к окну. На стекло с внешней стороны села большая черная муха. Я провел пальцем по тому месту, где она приземлилась. Муха осталась на месте, меня она не испугалась. Я понял, что она вообще меня не видела.
Я покачал головой и сел на подоконник.
— А ты чего не спишь? — удивилась Юлька, проснувшись и увидев меня все там же, на подоконнике. Я просидел там часа четыре или пять. О чем думал — не помню.
— Не знаю, — честно признался я.
— А тебе там не холодно?
— А мне не бывает холодно.
— А я что-то есть хочу сильно… А он чего дрыхнет? — недовольно спросила меня девочка, решив разбудить брата немедленно.
— Не надо, пусть спит, — сказал я.
— Так нам же ехать…
— Можно и попозже. Не с утра же ехать.
Мы пошли в кухню, к милому родному холодильнику.
— А ты… не хочешь ничего съесть?
— Лапшичку, например, — пошутил я.
— Да нет. Может, бутер какой.
— Так! — крикнул из комнаты Пальма. — Вы там лопать собрались, да? Без меня! Ну, знаете, это нечестно!
— Проснулся, — сказал я. Пальма тут же подтвердил, что он проснулся — пришел к нам и сел на свободный табурет.
— Мне тоже сделай, ага, — попросил он Юльку.
— Сам сделай, — сказала она. — Без рук, что ли?
— Никакого уважения к старшим, — пробурчал мальчик и взял нож. Отрубил от колбасы довольно приличный кусок, потом еще один точно такой же, и третий — совсем тоненький. Юлька мрачно наблюдала за его действиями.
— Знаешь что? — сказала она. — Отрезай мне нормальный кусок.
Пальма засмеялся.
— Да это мне, — фыркая, сказал он. — Я не хочу сильно есть. Ты что себя накручиваешь? И задираешься, между прочим, тоже ты…
Мы съели всю колбасу, сложили половину картинки с тигренком, посмотрели какой-то прикольный сериал про икающего дядьку, которого вся семья пыталась хорошенько напугать. Его жена и дети все в квартире измазали красной краской, будто кровью, дочь перебросила через люстру веревку и повязала на шее, сын залез в ванну и тоже добавил туда краски, жена тоже отмочила что-то в духе этого, мы с Пальмой и Юлькой не видели, потому что трансляция сбилась. Ну и, в общем, когда этот несчастный пришел домой и весь этот кошмар увидел, они спросили, помогло ли ему это средство. А мужик сказал, что он теперь никогда в жизни икать не будет. Только заикаться.
Мы посмеялись и решили, что пора идти.
— Ты адрес-то помнишь?
