еще могла выходить из дома. Валюшка-то со своим мужем Сергеем и дочкой Олечкой уехали от пересудов к Сереже на родину, в Белоруссию, но я их адрес знаю и всегда могла бы его дать Никите, но он не захотел...
– Не захотел? – переспросила Майя. – Не захотел взять адрес родителей? Вы с ним разговаривали? Вы же сказали, что узнали его...
– Да, разговаривала. Однажды в торговом центре я столкнулась с мужчиной, очень похожим на племянника. Он был в бороде и усах, дородный и широкоплечий, но мне показалось, что именно так и должен был возмужать Никита... Мы ж с Валюшкой детей вместе растили... даже жили тогда в одном подъезде... Не могла я обознаться... Я подошла и спросила мужчину: «Вы Никита Каплун?»
– А он?
– А он отшатнулся как от душевнобольной. Крикнул чуть ли не на весь магазин: «Да вы что, женщина! Вы меня с кем-то путаете!» А я ему: «Как я могу с кем-то спутать своего родного племянника, которого с пеленок знала! Я же тетя Аня! Неужели не узнаешь?» Тут-то он меня и назвал ненормальной и сразу пошел к кассе.
– Может быть, это все-таки не он, Анна Степановна?
– Конечно, я не могу утверждать, что тот мужчина и мой племянник – одно и то же лицо. Столько лет прошло... Но мне показалось, что даже интонации у него точно такие же, как у Никиты. Ну а если это действительно был он, если снова живет в Глебовске и даже не пытается узнать, где родители, грош ему цена. Валя с Сергеем... они же сразу лет на десять постарели после его исчезновения. Так вот, если это все же был он, то наверняка все, что о нем говорили, правда... Валюшку только жалко... Да и мужа ее... достойный человек... Жаль, сын не в него пошел... да и не в Валечку... Впрочем, больше всего мне хочется думать, что тот мужчина не был моим племянником. Так мне легче жить... то есть доживать...
Пожилая женщина замолчала, видимо, погрузившись в свои воспоминания. Майя тоже молчала и, вглядываясь в лицо племянника Анны Степановны, пыталась увидеть на нем печать порочности, но так и не нашла ее. Молодое лицо было чистым и открытым. Когда же в Никите появилось то, что позволило ему взять себе чужое имя и всю жизнь прожить в шкуре другого человека? Впрочем, порочность наверняка не оставляет отпечатка на лицах. Если бы оставляла, окружающие шарахались бы от таких людей и не давали им возможности себя провести. Да, скорее всего то, что жители Глебовска говорили о Никите Каплуне, и есть правда. Не зря Манька сказала, что Никита-Роман сделал с Майей то же самое, что с ней. Эта бомжиха ничего не могла знать про семейную жизнь Майи, но все чувствовала. Роман Савельев точно так же сдал ее, свою жену, Николаю Заботину, поскольку этого требовали обстоятельства его жизни, как когда-то – жену свою, юную Марусю. Он привык отдавать своих женщин во имя собственного благополучия. Женщины ничего не стоят. Они – всего лишь товар. Пожалуй, не надо ничего говорить Анне Степановне. Пусть у нее останется хоть какая-то надежда на то, что встретившийся в магазине мужчина все же не ее племянник. Так ей действительно легче жить.
Завершив свои обязанности в квартире Анны Степановны, Майя решила посидеть в том самом кафе «Буше», где договаривалась о работе с Ириной. Это было маленькое уютное заведение на четыре столика. В нем можно заказать только кофе и всего один вид пирожного – именно буше, давшее название кафе. Фирменное, с розовым душистым кремом. Майя сначала взяла только кофе, а потом соблазнилась и розовым кремом, который так вкусно слизывал с пальцев мальчишка лет двенадцати, белобрысый и жутко веснушчатый. Майя улыбнулась мальчишке, показав вытянутый вверх большой палец. Мальчик улыбнулся в ответ и показал Майе вытянутые вверх пальцы обеих рук. Так ему было вкусно.
Когда Майе принесли пирожное, она уже забыла и о веснушчатом мальчугане, и о розовом креме. Посмотрела на буше с удивлением, хотела откусить кусочек, но так и застыла на стуле с чашкой кофе в руках, опять уйдя в свои невеселые думы. Она ведь пыталась оправдать Романа по всем статьям. Возможно, потому что о мертвых принято говорить либо хорошо, либо ничего. А может, оттого, что ей трудно смириться с тем, что она больше пятнадцати лет обманывалась в человеке, с которым жила бок о бок. Как можно было столько времени не замечать, что муж насквозь лжив? Неужели любовь действительно так застит глаза? Да, она застит... Любовь – это очень странная штука... Ведь Заботин тоже наверняка во всем лгал, а она верила... Почему? Да потому что хотела этой самой любви. Женщине невозможно существовать вне этого чувства. Она так запрограммирована природой. Муж Роман ей, Майе, в любви отказал, и она бросилась за спасением в объятия Николая. А разве в них было спасение? Там была погибель. Окончательная, непоправимая...
Майе очень захотелось всхлипнуть, громко и тягуче, чтобы излить всю свою боль, но этого нельзя делать в кафе. Зато вполне можно сделать дома. Кирюха, пока не кончилось лето, так и живет у бабушки с дедушкой в Ярославле. Пустая квартира Майи вполне подходит для вдовьего плача и причитаний. Пожалуй, пора туда и отправиться. Там-то она и отведет душу, нарыдается всласть.
Майя еще раз посмотрела на свое пирожное и поняла, что съесть его не в состоянии. Она завернула буше в фирменную салфетку заведения, положила в сумочку и хотела уже встать со стула, когда вдруг услышала:
– Можно?
Вскинув глаза, Майя увидела перед собой Инессу. Меньше всего она хотела бы видеть сейчас ее.
– Пожалуйста, садитесь, – сказала она бывшей любовнице мужа и нерасписанной жене Николая Заботина. – Я все равно ухожу.
– А разве мы не на «ты»? – с усмешкой спросила Инесса и села на второй стул у столика. – Разве мы не сроднились в том подвале?
Майя сочла за лучшее промолчать. Инесса молчать не собиралась.
– Какого черта ты валяешь дурака? – спросила она.
Майя опять промолчала. Ей нечего сказать этой женщине.
– Значит, так, сиди и слушай! – скомандовала Инесса. – Коля извелся весь. Любит он тебя. Чего ты от него скрываешься, будто он обидел тебя или оскорбил? Он же ни в чем перед тобой не виноват.
– Не виноват... – эхом повторила за ней Майя. – Все они ни в чем не виноваты... только жизнь мне загубили... – На слове «загубили» ей стало так жалко себя, что она все же разрыдалась прямо в кафе, как и хотела, с громкими всхлипами.
– Черт... вот ведь... выпила кофе, называется, – буркнула Инесса, подхватила Майю под локоть и потащила из-за столика.
Майины ноги не слушались. Ее сумка зацепилась длинным ремешком за спинку стула, она дернула сумку, стул с грохотом упал. Женщина, сидящая за соседним столиком, вздрогнула, пролила себе на джинсы горячий кофе, с воплем вскочила, повалив и свой стул. Инесса, поминутно то извиняясь, то чертыхаясь, вытащила Майю из разоренного кафе, запихнула в свою машину и села рядом, положив руки на руль и молча уставившись в лобовое стекло. Она явно решила дать Майе выплакаться.
Майя плакала долго, но в конце концов слезы все же иссякли. Инесса, которой уже здорово осточертело сидеть без дела, громко выдохнула, будто плакала вовсе не Майя, а она сама, и протянула ей свой носовой платок взамен совершенно намокшего:
– На, утрись и слушай. Николай ни в чем перед тобой не провинился.
– Он не сказал мне, что ты его жена... – прохлюпала Майя.
– Я ему не жена! – резко сказала Инесса. – Неужели ты не помнишь, что я тебе рассказывала в подвале?
– Помню. Но ведь он не мог не знать, что ты и Роман... или Никита... даже не знаю, как его теперь называть... Словом, Николай не мог не знать, что у вас с моим мужем...
– Да ничего он не знал! – перебила ее Инесса. – Я отличная конспираторша. Впрочем, дело даже не в этом. Я же говорила, что мы с Колей давно дали друг другу свободу. Заботин никогда не интересовался, с кем я провожу время.
– Он знал, что мой муж совсем не тот, за кого себя выдает, и молчал, молчал, молчал... – выпалив это, Майя опять горестно всхлипнула.
– Толком он и этого не знал! – резко ответила Инесса. – Я его обо всем расспросила. Он сказал, что учился с Романом... будем его все же называть как привыкли... в одном институте. Они тогда жили в Любавино. Коля сказал, что их как раз и сблизило то, что у обоих за спиной была часть жизни, о которой никому не хотелось рассказывать. Они договорились никогда не расспрашивать друг друга о прошлом.
