— Еще вечерок на славу, — пробурчал Джордж.
Мы сидели и размышляли о том, что нас ждет. В Пенгборне мы будем часов в пять. С обедом можно управиться, скажем, к половине седьмого. Потом мы будем бродить под проливным дождем по деревне, пока не придет время спать, или, устроившись в полутемном баре, изучать календарь.
— В «Альгамбре» и то было бы веселее*, — сказал Гаррис, отважившись на секунду высунуть голову и обозревая небо.
— А потом бы мы поужинали у*** [Замечательный ресторанчик на отшибе неподалеку от ***, где можно заказать легкий ужин или обед по-французски, несравненный по изысканности и дешевизне, с бутылкой превосходного «Бюно» за три с половиной шиллинга. Только я не такой идиот, чтобы его рекламировать.], — добавил я машинально.
— Да, я почти жалею, что мы решили не бросать лодку, — ответил Гаррис, после чего воцарилось молчание.
— Если бы мы не решили обречь себя на верную смерть в этом гнусном старом гробу, — заметил Джордж, окинув лодку взглядом, исполненным глубокой ненависти, — то стоит заметить, что в начале шестого, насколько я помню, из Пенгборна отходит поезд. Мы успели бы в Лондон как раз вовремя, чтобы перекусить, а потом отправиться в заведение, о котором ты говоришь.
Ему никто не ответил. Мы поглядели друг на друга, и, казалось, каждый прочел на лице остальных свои собственные низкие и грешные мысли. Не говоря ни слова, мы вытащили и проверили кожаный саквояж. Мы оглядели реку вверх и вниз по течению. Кругом — ни души!
Двадцать минут спустя можно было увидеть, как трое мужчин, сопровождаемые сконфуженным псом, крадучись пробираются от лодочной станции у гостинцы «Лебедь» в направлении станции железнодорожной. Одежда их не отличалась ни элегантностью, ни экстравагантностью: черные кожаные башмаки — грязные; фланелевые лодочные костюмы — чрезвычайно грязные; коричневые фетровые шляпы — совершенно измятые; плащи — насквозь промокшие; зонтики.
Лодочника в Пенгборне мы обманули; у нас не хватило духу сознаться, что мы бежим от дождя. Лодку со всем, что в ней содержалось, мы оставили на его попечение и велели приготовить к девяти утра.
Мы прибыли на Паддингтонский вокзал в семь часов и помчались в тот ресторан, о котором я говорил. Там мы разделили легкую трапезу, оставили Монморанси, вместе с указаниями насчет ужина, который следовало приготовить к половине одиннадцатого, и продолжили путь в направлении Лестер-сквер.
В «Альгамбре» мы стали центром внимания. Когда мы подошли к кассе, нас невежливо перенаправили на Касл-стрит за угол, сообщив, что мы опаздываем на полчаса.
Мы все-таки убедили кассира, с некоторым трудом, что мы вовсе не «Всемирно известные акробаты с Гималайских гор»; он принял деньги и позволил войти.
Внутри нас ждал еще больший успех. Наши бронзовые физиономии и живописный костюм привлекали восхищенные взоры всюду. Мы произвели сенсацию.
Это был великий момент для всех нас.
После первого балетного номера мы удалились и направились в ресторан, где нас уже поджидал ужин.
Должен признаться, ужин доставил мне удовольствие. Целых десять дней мы пробавлялись, в общем- то, только холодным мясом, кексами и хлебом с вареньем. Диета простая и питательная, но совершенно неувлекательная. Поэтому аромат бургундского, запах французских соусов, длинные ломти хлеба и сияющие салфетки как долгожданные гости возникли в дверях наших душ.
Сперва мы уписывали в полном молчании, выпрямившись и крепко ухватив ножи с вилками; но вот наступила минута, когда мы откинулись и задвигали челюстями медленно и лениво. Вытянув под столом ноги и уронив на пол салфетки, мы окинули критическим взглядом закопченный потолок, которого до этого не замечали, отставили подальше бокалы и преисполнились доброты, глубокомыслия и всепрощения.
Тогда Гаррис, который сидел у окна, отдернул штору и посмотрел на улицу.
Мостовая мрачно мерцала в сырости, тусклые фонари мигали при каждом порыве ветра, струи дождя хлестали по лужам и устремлялись по желобам в канавы. Прохожие, немногочисленные и насквозь промокшие, сгорбившись под зонтиками, с которых лила вода, торопились прочь; женщины высоко подбирали юбки.
— Что ж, — молвил Гаррис, протягивая руку к бокалу, — путешествие вышло на славу, и я от души благодарен старушке Темзе. Но я думаю, мы правильно сделали, что смотали все-таки удочки. Итак, за Троих, благополучно выбравшихся из лодки!
И Монморанси, стоя на задних лапах перед окном и глядя во тьму, тявкнул в знак решительной солидарности с тостом.
ДЖОРДЖ, УИЛЬЯМ СЭМЮЕЛ ГАРРИС, Я САМ И МОНМОРАНСИ
Джером начинает «Трех в лодке...» с короткого вступления, где указывает, что «страницы этой книги представляют собой отчет о событиях, которые имели место в действительности», «работа автора свелась лишь к тому, чтобы их оживить», «в том, что касается безнадежной, неисцелимой правдивости, — в этом ничего из на сегодня известного не сможет ее превзойти». Это действительно так. Сами Джордж, Гаррис и Монморанси на самом деле были «отнюдь не поэтические идеалы, но существа из плоти и крови». Джордж, Гаррис, Монморанси и Джей «были» в действительности.
Было три друга: Джордж Уингрэйв, Карл Хеншель и собственно Джей — Джером К. Джером. Они на самом деле неоднократно ходили по Темзе и впоследствии на самом деле путешествовали по Европе на велосипеде. Даже Монморанси, которого изначально не существовало («Монморанси я извлек из глубин собственного сознания», — признавался Джером), — даже Монморанси позже материализовался. Пес, как говорят, был подарен Джерому через много лет после выхода книги, в России, в Санкт-Петербурге.
С Джорджем Уингрэйвом Джером познакомился когда работал клерком в адвокатской конторе. Джордж был мелким банковским служащим (который «ходит спать в банк с десяти до четырех каждый день, кроме субботы, когда его будят и выставляют за дверь в два»). Джордж и Джером снимали комнаты в одном доме, и хозяйка предложила им для экономии поселиться в одной. Они поселились в одной комнате, прожили в ней несколько лет и сдружились на всю жизнь. Джордж, оставшийся холостяком, в конце концов стал управляющим в банке «Барклай» на Стрэнде. Своих двух друзей он пережил и умер в возрасте 79 лет в марте 1941-го.
Карл Хеншель, он же Уильям Сэмюэл Гаррис, родился в Польше, в городе Лодзь, в марте 1864-го. Когда ему было пять, семья переехала в Англию. Его отец изобрел полутоновые клише, которые произвели переворот в иллюстрации книг и журналов. В четырнадцать Карл оставил школу, с тем чтобы присоединиться к процветающему делу отца. В двадцать три он взял дело целиком на себя и достиг в нем выдающегося успеха (которым впоследствии заслужил некролог в «Таймс»). Карл Хеншель умер в январе 1930-го, оставив жену и трех детей.
Мы знаем, что Джером в ранние годы увлекался театром и играл на сцене, и дружбу Джерома, Уингрэйва, затем и Хеншеля вначале скреплял театр. Хеншель вообще входил в число основателей «Клуба театралов» и утверждал, что был на каждой лондонской премьере с 1879-го, за несколькими исключениями.
[Илл. Настоящие «Трое», слева направо: Карл Хеншель (Гаррис), Джордж Уингрэйв (Джордж), Джером К. Джером.]
Таким образом, Джордж, Гаррис и Джей имеют совершенно реальных и совершенно неслучайных прототипов. Конечно, кое-что Джером «оживил» действительно. На протяжении всей книги, например, читатель не сомневается в том, что Гаррис изрядный любитель выпить (вспомним эпизод с лебедями у Шиплейка или замечание Джея об отсутствии кабачков, Гаррису неизвестных). Между тем Хеншель-Гаррис
